– «Выросла в семье эмигрантов» – это нормальный аргумент? Вера, к твоему сведению, выросла в очень хорошей семье, ее родители тяжело работали, чтобы она никогда не нуждалась в необходимом. А ты пытаешься за уши притянуть стереотипы.

– Не я, Дан… – Ротман озадаченно покачал головой. – Ты не можешь не понимать, что об этом будут писать. Будь на ее месте израильтянка – стереотипы остались бы в стороне, а тут русская, молодая, красивая… сразу всплывают бренды, любовь к деньгам, голддигерство… кстати, в документах твоей Веры в графе национальность – пропуск… Скоро непременно услышишь о том, что в страну кого только не пустили…

– Определенный контингент будет рассуждать в подобном ключе, – перебил его Дан, – это неизбежно, но по большому счету ничего не изменит. Пусть пишут про сумки, ничего не поделаешь.

– Мне эти факты необходимо упомянуть в заключении, понимаешь? О ее покупках и амбициях слишком много говорят. Как и о том, что она часто оставалась одна в командировках. Не отрицай, что это не совсем типично.

– Предпочитала одиночество плохой компании, это похоже на Веру. – Он устало добавил: – В Ханое она не стремилась уединиться, ей нравились Ноам и Шели. Уверен, так было в каждой поездке – она с удовольствием общалась, если люди казались ей интересными.

– Веру в день прилета никто не видел до вечера, так? Чисто теоретически время у нее было.

– Чисто теоретически, время было у всех, включая меня.

– Но нашли героин в ее чемодане.

– К несчастью, – он помолчал немного и продолжил: – Это мог сделать любой. Да элементарно, заплатить горничной за ключ и войти, когда ее не было в номере.

– Кстати, про отсутствие в номере… – Ротман медлил. – Cудя по всему, времени было достаточно в ночь перед отлетом. По словам Лии, Вера вернулась под утро. Странная осведомленность, не находишь?

– Более чем… – он пристально посмотрел в глаза начальнику. – В этом разговоре есть смысл? Мне все это непросто дается, если начистоту. Можно поставить галочки и разойтись.

– Дан, я не против помочь…

– Только не знаешь как, – он горько усмехнулся. – Не забывай, я без пяти минут адвокат, понимаю, что к чему. Свобода Веры не особо волнует начальство, им главное поскорее замять скандал. Они больше озабочены уроном репутации, чем какой-то стюардессой. Через пару дней от нее поспешат откреститься, напомнив, что расследованием уголовных дел занимается правосудие, и будут наблюдать: выплывет, не выплывет. Пойдет ко дну, скажут, что сама встала на этот путь, выплывет, станут утверждать, что очень рады и не сомневались в ее невиновности. От тебя они хотят получить подтверждение тому, что остальные шестеро – чистенькие. Вот и весь расклад.

– Что я могу для тебя сделать? – он испытал бессилие и вместе с тем облегчение от того, что Дан, прекрасно улавливая ситуацию, не ждет от него невозможного.

– Ты можешь проверить дела всех членов экипажа через полицию? Тщательно проверить?

– Конечно. Может удастся найти зацепку.

– Спасибо, – он кивнул. – И еще, мне необходим отпуск.

– Я и сам думал предложить. Работник из тебя сейчас…

– Она хотела остаться в Ханое, не хотела возвращаться… – неожиданно произнес он, – зачем я остановил ее?

– Дан, – постарался успокоить его начальник, – все еще может нормально закончиться.

***

После этого разговора Ротман признал: симпатия к подчиненному эмоционально вовлекала его в это дело, и поспешил взять себя в руки, отметив, что необходимо быть жестче, дабы не терять здравомыслия. Проанализировав реакцию Дана и его слова о «непосредственности и искренности» Веры, он укрепился в мысли, что полагаться на них было бы неосмотрительно. Дан был умным парнем, но эта девушка умудрилась в столь короткий срок задеть его за живое. Он испытывал к ней вполне понятную слабость, неизбежно отразившуюся на его восприятии.