Когда мы вернулись в Кальвисон, я узнала, что Артур, мой «младший брат», танцует в балете. Через пару недель он должен был отправиться на учебу в Парижскую консерваторию[9]. В задней части дома находилась небольшая библиотека с двойными стеклянными дверями. Иногда Артур уходил туда, включал прекрасную классическую музыку, закрывался и репетировал. Я пряталась за дверью и смотрела, как он танцует: его текучие плавные движения и милое безмятежное лицо просто очаровывали. Понятия не имела, каким может быть хороший балет, лишь один раз видела в Сент-Луисе «Щелкунчика», но танец Артура словно погружал меня в транс. Однажды он заметил, что я наблюдаю за ним. Он широко улыбнулся, как будто у нас появился общий секрет, и пригласил войти. Глядя, как он скользит и порхает по комнате, я едва сдерживала слезы. После этого я каждый день ждала, когда он вернется домой после своего урока, чтобы посмотреть, как он танцует. К сожалению, вскоре Артур уехал в Париж. Позднее он стал одним из этуаль[10] в труппе Рудольфа Нуреева.

Лето было наполнено приключениями, большими и маленькими: я открывала для себя пейзажи и вкусы французской культуры. Немало ленивых жарких летних дней мы просто плыли по течению: слушали, как стрекочут cigales, гуляли по пыльным дорожкам за городом, ходили в гости к соседям, по пути покупали продукты. Сельская местность сама по себе была огромным праздником чувств. Урожай лаванды к концу лета наполнил воздух пьянящим ароматом. Благоухание, источаемое этим растением, пропитывало каждую клеточку тела. Доминик брала высушенную лаванду, заворачивала в лоскутки прованских тканей бледно-желтого и зеленого цвета, усыпанные силуэтами цикад, и клала в ящики с бельем – составить компанию носкам и другой одежде.

Пожалуй, не столь ароматной была наша поездка на ферму, где делали козий сыр. Я узнала, что у французов есть не только священный ритуал вкушения козьего сыра. Не менее важно купить его у правильного человека. Мои опекуны знали хорошего сыродела, и это было предметом их гордости. Они считали хозяина этой фермы лучшим производителем сыра в городе (население которого не превышало четырех тысяч человек). Впрочем, я бы все же не стала утверждать, что это ферма: здание скорее напоминало ветхую старую лачугу. Сам сыродел выглядел как типичный французский фермер: большие грубые руки с трещинами, почерневшими за годы работы в поле, морщинистое обветренное лицо и красные прожилки на щеках и на носу от многолетней привычки к утреннему ballon de rouge (бокалу красного вина). Я как наяву вижу его хижину, нагромождения деревянных ящиков и пасущихся вокруг коз и слышу запах сыра, который моя новая семья купила для домашней кладовой. Этот «превосходный» сыр был твердым, как камень, а слово «острый» на самом деле даже близко не передает его вкуса. Все равно что положить в рот ложку васаби: в ответ на это вторжение непроизвольно начинали слезиться глаза, нос в ужасе сморщивался, а в затылке покалывало. Попробовав кусочек, я содрогнулась и подумала: может быть, этот приобретенный вкус на самом деле доступен только французам.

Конец ознакомительного фрагмента.