В поднявшемся галдеже, после ефрейторского перевода, я с удовлетворением отметил проявившийся большой интерес иностранной молодёжи к нашей прошлой боевой истории. Галдели долго и радостно, с похлопыванием друг друга по спине и каскам, ну и меня вежливо, этак по-барски, с часто повторяющимися словами «фатерлянд», «фатер-мутер» и какой-то «креуз», но я не помню по школьной программе этого слова, да и давно это было.

Так радостной и галдящей, кроме меня, толпой мы развернулись и направились в сторону близлежащего озера, начисто уже забыв о странном тумане и оставленных там двух «камерадах». Представляю, как обрадуются наши хуторяне на следующее утро, увидев закрытый шлагбаум и двух «дойче зольдатен» с автоматами. Но до утра о них ведь кто-то же должен вспомнить? Всё ж таки пацаны приехали из другой страны, местного языка не знают и оставить их на ночь, некормленых, в каком-то овраге – это верх разгильдяйства со стороны руководства съёмочной группы. Впрочем, я этих ребят быстрее привезу, чем о них кто-то вспомнит.

Это же надо, даже внуки немецких дедушек помнят их рассказы о «сталинских органах», а вот наших балбесов спроси о немецком «Ванюше», шестиствольном реактивном миномёте – я не думаю, чтобы кто-то сможет дать правильный ответ.

Подъехав к съезду с дороги накатанному местными и приезжими рыбаками, по которому съехать без последствий что-либо себе отодрать с мясом или что-либо себе не помять может только горбатый «запорожец» или машина типа «уазик», мы осторожно съехали с крутой насыпи дорожного полотна, и объехав по длинному серпантину заросли какого-то кустарника, остановились на пологом берегу озера с чёрной гладью воды, ставшей ещё темнее по границам света освещённой фарами нашей машины.

– Ну, вот мы и приехали. А ты, Генрих, скажи ребятам, чтобы они времени даром не теряли и побродили по берегу озера в поисках всего, что может более-менее гореть. Ведь сам подумай, что за пикник без костра?

– Но ведь здесь темно и ничего не видно! Что можно найти на ощупь? – резонно заметил он.

Пришлось развернуть два верхних боковых прожектора в разные стороны и берег озера осветился на добрые двести метров. И пока я возился с фарами, из машины вышли повеселевшие его товарищи, с явной опаской посматривающие на чёрные заросли близлежащего кустарника. Постояли кружком, о чём-то между собой тихо переговорили и попёрлись они, конечно, со своим оружием, которое обязательно будет мешать собирать им топливо для костра. А Генрих, со своим пулемётом, остался рядом со мной, что меня и насторожило.

– Генрих, ты, конечно, меня извини, но сам должен понимать моё опасение – всё-таки я вас подобрал не в аэропорту, а в глухом овраге, одетых в эту форму, как бы даже вооружённых и кроме тебя из вас никто не говорит по-русски. Очень странная забывчивость вашего руководства, и всё это меня настораживает. Ты бы не мог показать мне свои документы? – как можно убедительней попросил я его, тем самым высказав вроде бы правильные свои опасения.

– Это, вообще-то, нам запрещено, но тебе я могу показать, – с этими словами он протянул мне свою серенькую книжечку, и я, подойдя ближе к свету фар машины, прочёл на её обложке написанное готическим шрифтом «Вхерпа». Открываю и вижу, что документ выдан двадцать четвёртого марта сорок третьего года.

– Генрих, я всё понимаю, что эти документы вам нужны по сценарию вашего фильма, но мне нужны настоящие документы, которые выдают гражданам Германии и, наверное, с отметками пересечений вашей и нашей границы, понимаешь?

– Но это мои настоящие документы, и других нам не выдавали, – и для убедительности он ткнул указательным пальцем в свои антикварные документы, каким место только в музее.