– Как можно, брат?! Неужели ты считаешь меня таким жестоким?!

– Значит, точно ты, – кивнул Охотник.

Шарманщик издал непонятное мычание.

– Ну-ууу, может и помог самую малость…

– Молодец, а теперь поспешим.

– Твой несостоявшийся родственник настолько плох?

Охотник не ответил. Он аккуратно нес Карлеса, чувствуя, как кровь из разорванной щеки пропитывает рубаху и плащ.

Больше старики не разговаривали. Повернули налево, еще раз налево. Прошли шагов пятьдесят и повернули направо. Еще триста шагов. И еще двадцать. Направо, дважды налево, трижды направо и очутились в крохотной комнатке шириною два на два метра. Металлическая лестница, пришпиленная на толстые болты к правой стене, уходила вверх и терялась в складках темноты. Около лестницы висела маленькая чашка с содержимым самого мерзкого вида, источавшим гниловато-зеленый свет болота.

– Вот мы и дома! – весело сказал Шарманщик, но взглянул на Карлеса и поспешил к массивному поворотному колесу, что украшало стену слева от лестницы.

– Сейчас-сейчас! – бормотал он, проворно вертя потемневший от времени круг. – Еще немного, осталось чуть-чуть!

Охотник держал раненого и молчал. В зеленоватых тонах лицо юного Чирроке напоминало о мертвецах. Из разрыва щеки проступала омытая кровью кость.

«Если мальчишка умрет, я не смогу посмотреть Стелле в глаза», – думал Охотник и стискивал зубы.

Колесо вращалось быстро, без скрипа. Спустя неполную минуту наверху началось движение. Связанный с колесом люк медленно отходил в сторону. Над головами вырисовывалось заспанное лицо ночного неба, побитое серебряными оспинами звезд. Шарманщик поправил кобзу, ухватился за лестничную перекладину.

Стартовал осторожный подъем. Бывшие Гвардейцы передавали из рук в руки хрипящего Карлеса, после чего подтягивались сами. Холодная кожа юноши липла от крови и пота. Он умирал.

Когда тридцать четвертая перекладина осталась позади, беглецы выбрались наружу. Подземный ход вывел их в мусорную тишину одной из множества арабайских улочек. Охотник неплохо знал город, но в хитросплетении этой грязной паутины заплутал бы и лучший следопыт.

– Где это мы? – спросил он, оглядываясь.

Шарм стянул шляпу и уставился на Охотника с видом наглого недоумения.

– Где мы?! Там, где и собирались очутиться! В складском районе, к северу от «Красных занавесок». Ты ожидал иного? Уж не в альков ли маркизы Першерон стремился?

– Никуда я не стремился, – буркнул Охотник и покраснел.

Упоминание об истории шестидесятилетней давности, совершенно неуместное в сложившейся ситуации, застало врасплох. Щеки запылали.

…Разлом рвал Империю на разноцветные лоскуты самостоятельных государств, но тот день ознаменовался успехом. Авангард Западной Армии принял капитуляцию пограничного фарийского замка Ле-Першерон. Принял без боя и осады, что радовало вдвойне.

Владелец замка, маркиз Жан Першерон отличался завидной смелостью в противостоянии с жареными кабанчиками и копчеными каплунами, но совершенно не годился для войны настоящей. Лишь только на горизонте обозначились знамена Западной Армии, как благоразумный маркиз тут же выслал парламентеров.

Сдачу Ле-Першерона принимали герцог Винчензо Фалль и генерал Язо, графы Умберто Пирро, Николя Буцэро и Марсело Чалло. Гвардию представляли Игрок, Воин и сам Охотник.

Было выпито много вина, и не один печеный кабанчик упокоился в желудках собравшихся, но настоящего пира не получилось. Имперцы держались напряженно и скованно, готовые к неожиданностям. Фарийцы хмурились и опускали глаза, стыдясь трусливого начальственного решения. Лишь необъятный маркиз Першером старался вовсю. Он ел за четверых, пил за шестерых, а могучая маркизова отрыжка разносилась на километр от замковых стен. Он пел имперские гимны, обнимал и целовал захватчиков-гостей. Он разошелся настолько, что клялся в верности Империи, называл Людовико Старого своим кумиром и утверждал, что древнею мечтой рода Першеронов было служение Гардану в целом и фамилии Корво в частности. Под конец новоиспеченный подданный Империи окончательно набрался и свалился под стол, правой рукой сжимая говяжью сосиску и сложив пальцы левой в фигушку.