И учил. А Руслан — учился.

И научился.

Складывать простые числа, чтобы сосредоточиться.

Смотреть в переносицу, а не в глаза, чтобы выдержать любой взгляд.

И не думать, о чём нельзя думать, забивая голову, например, дедовскими байками.

Сейчас, глядя на абсолютно белый потолок, он представлял плафон Шагала в парижской Опера.

— Плафон — это не абажур на лампе, — щёлкнул его по маленькому носу дед, когда тот задрал голову (Руслану тогда было лет десять, может, двенадцать), — это расписной или лепной потолок. В 1964 году в парижскую оперу пришли более двух тысяч зрителей, чтобы посмотреть на открытие плафона, расписанного Марком Шагалом. Люстра под потолком была погашена, — рассказывал Руслану дед, — на сцену вышел весь кордебалет, оркестр исполнял «Юпитер» Моцарта, любимого композитора Шагала. А потом люстра зажглась — и все увидели новый плафон Опера.

— И как тебе? — зачарованно смотрел на деда юный Руслан.

— Херня, — скривился дед. — Ты же видел Шагала? Детские рисунки. Наивно. Коряво. Но на фоне нафталина парижской оперы — ничего, свежо, я бы даже сказал, нарядно.

Нет, Руслан не видел Шагала. Он не интересовался ни авангардом в отдельности, ни художниками в принципе. Но он боготворил деда.

Ему нравились его байки, в большинстве своём абсолютно правдивые и исторически достоверные (о чём Руслан узнал много лет спустя, когда стал проверять и сопоставлять факты) — так дед ненавязчиво обучал не только своих студентов, но и внука всему, что знал сам.

Нравился Руслану и тяжёлый запах кубинских сигар, что дед смаковал, а потом остатки забивал в трубку, как Че Гевара, и докуривал подчистую. Если верить деду, с команданте кубинской революции дед тоже был знаком лично. Вернее, блудный и неисправимый сын Эрнесто, как написал Че Гевара в прощальном письме родителям, был с ним знаком.

Но и библейские истории, и скандинавские легенды, Руслан слушал с не меньшим интересом. И с не меньшим восторгом верил, что его дед лично вдыхал запах горящей серы в пылающем Содоме и ходил на драккаре с легендарными конунгами к далёким неизведанным берегам.

Шагал, Че Гевара, Содом… пытался сосредоточиться Руслан, но ни черта не выходило: мысли всё равно упрямо поворачивали к двери в спальню, где ещё горел свет.

Ладно к чёрту Шагала!

Ещё одним способом не думать о чём нельзя думать, была игра в шахматы.

Руслан представил на потолке шахматную доску.

Шагнул белой пешкой: e2-e4

Что дальше? Испанская партия? Дебют Слона?

Украдкой бросил взгляд на закрытую дверь и выругался: рядом с чёртовой девчонкой не получалось сосредоточиться никак.

А внизу уже летела посуда.

Что в этот раз? Бесценная китайская ваза? Или советский сервиз с революционной символикой? Этот сервиз, кстати, был одним из лотов устроенного сегодня на приёме аукциона. Продавали возможность испить из него чаю и устроить фотосессию.

Ставший неожиданно популярным среди коллекционеров советский фарфор истово скупала Марго и таскала с собой Альбину, видимо, надеясь вырастить из падчерицы талантливую галеристку.

Альбина не могла отказать, понимая, как той сейчас непросто. А Руслан был вынужден всюду ходить с ними. Там он, кстати, поднатаскался по части фарфора и не только.

— Дурацкая идея, — шепнула ему Алька, когда объявили лот с сервизом.

— Да, — переступил с ноги на ногу Руслан, сканируя зал.

— А знаешь, что бы предложила я? — спросила Алька.

19. 19

— Нет, — ответил Руслан.

— Я бы выставила тебя. Как лот, — она покосилась, но он и бровью не повёл. — Нет, ты не подумай ничего плохого. Но день с тобой я бы купила за любые деньги. За тебя я бы поборолась, а за сервиз… — она скривилась. А потом добавила: — И под словом «день», я имела в виду «ночь».