Рассвет только занимается над городом, подкрашивая небо едва уловимым зеленоватым тоном. По его ощущениям около четырех утра. Тошнота и бессилие накатывают от этого странного сна. Он буквально ощущает её рядом, не в состоянии успокоить или сказать, что всё наладится, и он не собирается на тот свет. Джонни трогает лоб, который оказывается холодным и влажным, будто с него только что сняли то самое мокрое полотенце. Не в состоянии отличить сон от реальности, он выскакивает из коробки и несётся к ближайшей зеркальной витрине, чтобы оценить своё отражение.

Кроме излишней бледности и едва заметной раны на губе, ничего выходящего за рамки его косматого образа жизни Джонни не видит. Вернувшись к коробке, он берёт щётку, застилает кровать покрывалом и несёт вторую коробку по пустынной улице. Через полтора квартала он приземляет её между мусорных баков в переулке Корнелии, но не беспокоит её, а направляется к уличному фонтанчику, чтобы умыться.

Обдумывая свой странный сон, Джонни возвращается к коробке разбитым и потерянным: неужели он считает себя для Селины слишком старым? Даже обдумывать эту мысль нет сил, чистой воды ерунда.

В нерабочие времена у него даже вопросов не возникало, зачем вставать в четыре тридцать утра: это волшебное время Джонни любил больше всего, когда город начинает отряхиваться от ночного сна, точно заросший блохастый пёс, и пялиться на него своими пустыми тёмными глазницами спящих окон домов. Даже менее волшебными для него часы пик на остановке. К тому же теперь он числится по эту сторону улья, в системе – временная надежда, что шаг его шестерней нужный.

Сегодня же он попросту не знает, что делать ранним утром. Время благостно для того, чтобы проводить осмотр мусорных баков, особенно тех, что стоят не на твоей территории, но после инцидента с рвотной реакцией на запахи, Джонни перестал рисковать, очень трепетно теперь оберегая содержимое своего желудка. В принятии душа он тоже не нуждается, имея возможность пользоваться этим чудом цивилизации на строительном объекте. Магазины откроются только с девяти утра, а то и с десяти, а столовая и вовсе в час дня.

Сидя рядом с коробкой, он прикрывает глаза, сосредоточившись на ощущениях. Ладони и стопы слегка пульсируют, словно чувствуют биение сердца, кожа лица освежается лёгким движением воздуха, а зад – холодом осеннего асфальта. Он сидит так долго, решая заняться собой, окунуться в колючие мысли и попробовать их на зуб.

К слову, зуб не сильно готов к ним. Как только он отвлекается от реальности, в голове начинают блуждать голоса разных людей, далеко не лестно о нём отзывающиеся. Конечно, сейчас Джонни может дать им отпор, но смысла в таком противостоянии нет: какой толк спорить с самим собой? Разве что для того, чтобы загреметь в психушку, лишь бы не спать на улице.

В просвете между стен домов начинают мерно шуршать шаги первых прохожих, спешащих занять своё место под ленивым только начинающим всходить солнцем. Следом слышится шум двигателей проносящихся одиночных автомобилей, а за ним и эхо от стука каблуков первых туфель, несущих свою изящную хозяйку в чей-то офис с кулером и кондиционером. Город постепенно оживает.

Джонни открывает глаза на городские звуки и удивляется, насколько ему стало спокойней после мирного отдыха. Голова прояснилась, мысли упорядочились, и тошнота, охватившая его естество сразу после пробуждения, отступила, зато в душе возникло приятное тепло и непонятная близость с миром, будто он был частью всего, а всё – было им. Он улыбается своему состоянию, радостный новому дню.