в жаркие летние деньки идут к Рейну. Магдалена берет с собой корзинку для шитья, Людвиг книжку и такую же корзинку с фруктами. Спускаясь к реке, Людвиг всегда тянет мать и братьев к тому самому месту, у которого он был с дедом. Старый кряжистый пень уже почти сгнил и покрылся мхом, но так же велик и могуч. Что-то общее есть у него с покойным капельмейстером. Мощь, покой, уверенность в непоколебимости всего живого на этой земле. Пока дети резвятся у реки мать успевает отдохнуть и пошить. Все чаще приходиться брать подработку. Иоганн с каждым годом приносит все меньше жалованья, ученики, вероятно, сами разбегаются от него. Кому нужен такой пьянчужка. Вот и Ровантини вроде и не болел, а

внезапно умер. Теперь у Магдалены из родственников больше никого. Господи, хоть бы ее Людвиг побыстрее встал на ноги! Старик ван Эден не нахвалится Людвигом, говорит о большом будущем для него, а какое будущее у музыканта в капелле князя-архиепископа?

Такие, как старик капельмейстер Людвиг-редкость. В основном нищенское существование на жалкие гроши. Тихо плывет Рейн, шелестит летняя трава, приятно обдувая лицо. В такие минуты верится, что лучшее еще впереди, думать о плохом не хочется. Проклятый кашель. Последнюю зиму уже с кровью… Надо, надо продержаться хоть лет десять. Фантастический срок, понимает Магдалена и глубоко выдыхает, смотрит на платок. На этот раз обошлось

5

Новый органист, молодой, небольшого роста человек в опрятном сером костюме сразу

вызывает у Людвига уважение. Нет ни парика, ни трости, ни перчаток. Говорит громко,

с простыми, понятными даже ему, десятилетнему, выражениями. Не сентиментален. После первого же знакомства с Людвигом сразу вывалил на стол два пухлых тома. Первый-

«Хорошо темперированный клавир». Людвиг уже слышал о нем от старика Эдена. Новый органист Готлоб Нефе принимая дела после покойного принял и его лучшего ученика.

– Это твоя Библия, -строго и решительно произнес молодой мужчина.-Сможешь осилить

это, сможешь и все остальное.

Людвиг взял с собой на дом один том. Вечером, когда все уснули, а отец был в кабаке, он поставил тетрадь на клавесин. Переписчик, вероятно, не отличался большой грамотностью:

помарки, перечеркивания, жирные и чернильные пятна, корявый почерк. Но все это исчезло уже через час игры. Людвиг и от Эдена слышал о Бахе, проигрывал почти наизусть прелестные сонаты Филиппа Эммануила, но этот Бах совсем другое дело. До полуночи он просидел над нотами А утром уже был у нового учителя. С собой он прихватил начисто переписанные вариации. После Баха показывать свои произведения просто смешно, но будь что будет

– Не плохо, совсем неплохо, -сказал Нефе.-Попробуем издать. Надо лишь написать вступление.

Людвиг показал лист, написанный еще с помощью Ровантини и отца.

– У меня есть еще три сонаты.

Людвиг достал из своей папки еще несколько листков. Нефе читал:

«Три сонаты для фортепиано высокочтимому архиепископу и курфюрстру Кельнскому

Максимилиану -Фридриху, своему всемилостивейшему государю посвящает и подносит

Людвиг ван Бетховен, одиннадцати лет.

Цена 1 фл.30 кр.»

– Одиннадцать, -заметил Нефе.

– Пусть, десять. Это все отец.

– Постараюсь пристроить тебя аккомпаниатором в нашу театральную труппу к Гроссману.

Работа не больно творческая, но позволяет поддерживать форму

С приездом театральной группы Гроссмана жизнь Бонна немного оживилась. Новый курфюрстр не хотел прослыть отсталым ретроградом и кое-что разрешал. Скучные репетиции с певцами навивали грусть и тоску. Людвиг развлекался, как мог. В один из вечеров, возвращаясь с Нефе из театра, учитель сделал краткое замечание: