Молодец, Ада, перехитрила его, счет один/ноль. Хотя… сейчас узнаем, в мою ли пользу.

Поднимаюсь и иду к ванной, но в последнюю секунду вспоминаю, что он моется, и останавливаюсь у двери.

– О нас с малышом позаботились, но… Единственное, что мне нужно, – это поговорить с вами. – Стараюсь, чтобы голос не дрожал. От холода, от чего же еще? – Прошу вас, уделите мне несколько минут!

– Вы позволите мне одеться, или это настолько срочно, что придется остаться голым?

Краснею, как девчонка, и заставляю себя отойти в сторону. Ноги еле двигаются. Убеждаю себя, что это из-за холода, а не потому, что присутствие этого мужчины словно намагничивает мое тело и держит его под контролем.

Сажусь обратно в кресло. Одевшись, хозяин дома подходит к встроенному в стену бару, и только тогда я поднимаю голову. На нем тренировочные брюки и белая футболка. Он босиком. С влажных волос стекают капли. На массивных предплечьях татуировки. Мне не привиделись его мышцы, здесь и вправду есть на что посмотреть. Я не особо падкая на смазливую мужскую внешность, иначе была бы сражена Орсоном. Дело не во внешней привлекательности хозяина дома, а в его давящей, мощной энергетике. В осязаемой силе.

Одной рукой он может переломить меня надвое, однако меня поражают не столько его мышцы, сколько ощутимая сила его влияния.

Пока он разливает напитки, я не свожу с него глаз. Что-то в его лице кажется знакомым, но не могу уловить что. Он протягивает мне бокал, на дне которого плещется янтарная жидкость. Заставляю себя выпить одним глотком, долго кашляю, зато по телу расплывается столь необходимое тепло.

Мужчина выходит в гардеробную и через пару секунд возвращается с парой теплых носков. Взглядом показывает на мои ступни нездорового синеватого оттенка.

Послушно надеваю носки.

– Итак, вы завладели моим вниманием! – говорит он, прислоняясь к стене. – Что такого важного вы хотите сказать, что заставило вас рискнуть жизнью? Дважды.

Ну да, два балкона, два пируэта.

– Меня зовут Ада… Томпсон. Я здесь проездом… – Слово в слово повторяю свою историю. Все, что касается ребенка, – правда. Все, что касается меня, – нет.

Выражение лица хозяина не меняется, он ничем не выдает свои чувства в отношении ребенка. Или меня. Вообще ничего не выдает.

Когда я заканчиваю, он кивает.

– Орсон рассказал мне вашу версию событий.

Вашу версию.

Это плохо, очень плохо. Значит, они мне не верят.

От тепла и виски у меня горят щеки. Я сожалею, что выпила, хотя и немного. Для такого разговора необходимо быть полностью трезвой.

– Это единственнаяверсия событий. Вы наверняка знаете, почему та женщина к вам спешила. Вы… должны ей помочь. Пожалуйста! А малышу нужен врач. И надо узнать, кто его обидел, чтобы… наказать того человека.

Последние слова звучат яростно, кровожадно. Заставляю себя прикусить язык. Следует сосредоточиться на фактах, эмоции здесь неуместны.

– Наказать? – Хозяин дома приподнимает бровь.

Ну как тут сдержишь эмоции?

– Да. Накажите этого человека, пожалуйста.

Он кивает. Вроде обычное движение, но оно запечатлевается во мне обещанием. Внутри вдруг разливается спокойствие. Виновника накажут, я в этом уверена.

Эта уверенность дает мне смелость продолжить.

– Охранники заметили сходство между вами и ребенком и решили, что он ваш сын, а я мать, которая явилась шантажировать вас и требовать денег. Но вы прекрасно знаете, что мы с вами никогда… – Мои щеки полыхают факелами. От виски и тепла комнаты, других причин быть не может. Опускаю взгляд и откашливаюсь. – Мы с вами никогда не… заводили детей, так что вы знаете, что я здесь ни при чем. Незнакомка была ранена и боялась, что не добежит до вас, поэтому попросила меня помочь малышу. Вот и все, больше я ничего не знаю и знать не хочу. Будущее ребенка вы будете обсуждать с его матерью, а моя роль в этой истории завершена. – Напрягаюсь всем телом, переходя к главному. – Мне пора. Я ничего не знаю ни о вас, ни о ребенке и никому не расскажу о случившемся. Клянусь!