– Как-то и мне такие мысли приходили, – признался Егор, – давно, правда. И жутко мучил вопрос: «Почему эти взрослые забывают всё, что понимали в детстве?»

– Потому, что с первых дней ребенка начинают встраивать в пищевой конвейер системы, постепенно сужая спектр его восприятия и отсекая всё, что не подходит под стандарты конвейера. «Это глупо, это не нужно, это неинтересно, неправильно, не положено, несерьезно. Думай, так, делай то, мечтай об этом. И вообще, вызубри то, что тебе задано, и перескажи как положено. Тогда будешь хорошим ребенком. Проходят годы, и взор, обращенный в вечность и бесконечность, усыхает до крошечного пятнышка на стене, где наклеена бумажка с распорядком дня.

– Боюсь, что конвейер и дальше работает, – хмыкнул Егор. – «Это не круто, это не стильно, несовременно, невыгодно, неперспективно, неполиткорректно и нетолерантно…» И из живой личности на выходе получается гладко отшлифованный гаджет с двумя кнопками управления.

Периокл взял у Егора очки и поглядел сквозь них на облака, проплывающие над стеклянным куполом оранжереи:

– Вот тебе и очки, фильтрующие свет. Ну а туман – это весь информационный шум, что льется огромным потоком на ваши несчастные головы. Факты, заблуждения, ложь, недомолвки и целые горы просто откровенного мусора. Результат – полная каша и беспросветная пелена в вашем сознании. Вот поэтому вы и не видите ничего, кроме толстых столбов. Сослепу рвете в клочья и кровь тонкие, невидимые нити, бесконечно раня себя и других, страдая от боли и вновь обвиняя друг друга.

– Это ведь тоже их работа? – хмуро покосился на дальнюю дверь Егор.

– Чья же еще? Так они ловко прячутся от ваших глаз. Плюс лишают вас права доступа к более высоким планам бытия, обретая над ними полное господство.

– Кстати, об этих бесах, – вдруг вспомнил Егор. – Ты ведь какое-то заклинание произнес, чтобы он появился. А почему без звука?

– Это ты не слышал.

– Как я мог не слышать? Я же не глухой! – удивился Егор.

– Нет, не глухой. Но фильтры те же. И тот же туман.

– Поясни…

– Речь твоих предков слагалась из тысячи звуков. И каждый был наполнен множеством оттенков. А у вас стараниями «великих просветителей и реформаторов» их всего тридцать три осталось. Большую часть вы разучились произносить, а многие уже и на слух не воспринимаете. Даже в моем имени ты слышишь далеко не все звуки.

– Да…, – озадаченно протянул Егор. – Откровение не из веселых. …А я все думал, почему у тебя имя такое странное. И произносится как-то сложно. Я даже всё хотел спросить, как оно в уменьшенном виде звучит.

– У зрелых мужей это не было принято. Когда уменьшают имя, личность человека уменьшают. Ну а прозвищем называя, его и вовсе с животным равняют. Мы такое не позволяли ни себе, ни другим. Ни к чему нам было плодить мелких человечков с душами загнанных зверьков.

Они вышли на улицу и оказались на большом пустыре, поросшим редким кустарником. Время от времени с земли поднимались легкие клубы тумана, быстро рассеиваясь в воздухе. А может быть, это была простая пыль, увлекаемся порывами ветерка. Солнце уже хорошо грело, и даже начало немного припекать на открытой местности. Тропинка привела к железнодорожному полотну, и собеседники, увлеченные разговором, пошли вдоль дороги.

Их разделяли сотни лет, разный жизненный опыт и очень непохожие судьбы. И все-таки они шли рядом, обычный парень из нашего времени и былинный богатырь в не очень былинных джинсах. Егор слушал, задавал вопросы, злился и удивлялся. Он хотел узнать и понять всё. И непременно сразу. И поэтому на очередные слова Периокла «потом» и «попозже» он невольно вспылил, возмутившись, что снова и снова приходится ждать. Но тот только улыбнулся в ответ: