Армен Кесарян, полноватый и с грубым лицом, волосатыми руками и в вечно заляпанной одежде скульптор, на мой взгляд, абсолютно бесталанный, но берущий количеством. От него воняло сигаретами и китчем. Он лепил женщин с громадными бидонами вместо груди (очевидно, по своему вкусу) и широким квадратным задом. Такая бесстыдная и грубая эротика несказанно радовала богатых потребителей элитарного искусства. Его покупали бизнесмены разной степени паршивости, звезды эстрады и просто богатые неискушенные люди, для которых такие шедевры были понятны и служили ниточкой, связывающих их с миром высокого и прекрасного.

Антон Песочников, маленький и щуплый мужчина с отвратительными жидкими усиками, такого, знаете, ржавого цвета, не дожидаясь, пока люди рассядутся, уже принялся накладывать себе соленые огурцы под водку. Он был на порядок талантливее Кесаряна, но все равно безнадежен. Его сферой деятельности был гротеск. Очевидно, он так компенсировал свой небольшой рост и писклявый голос.

Но акулой среди них троих был Вальдемар Рыбченко. Он – откровенный красавец с небесно-голубыми глазами, светлыми волосами, прям картинка. В свои тридцать пять лет он уже был известен за рубежом. Дед гордился своим учеником и постоянно говорил о нем как о самом талантливом молодом скульпторе России. Его работы приобретали немецкие коллекционеры, а одну из скульптур в прошлом месяце демонстрировали в Амстердаме. Стоит ли говорить, как сильно я ненавидел этого неприятного, громкого и самовлюбленного человека? Сейчас он выставил на продажу свою последнюю скульптуру – «Плачущую Эвридику». Рыбченко предпочитал лепить с натуры, а вот натурой ему послужила та самая тусклая, пугливая, как кошка, и абсолютно нетемпераментная Катя. Признаюсь, когда я увидел скульптуру, то был потрясен и с тяжелым сердцем принял тот факт, что она действительно удалась. Во– первых, фигура была великолепная. Очевидно, Катя отлично сложена, если Рыбченко не приукрасил это все своими ночными фантазиями. Во– вторых, он, похоже, вложил много личного. Невооруженным взглядом было видно, что он бегал за двадцатилетней забитой Катей. Я все гадал, было ли у них что-нибудь. Хотя какое мне до этого дело? Вот меня Рыбченко тоже как– то лепил. Получилось, на мой взгляд, ужасно, или это я такой страшный и носатый в жизни. Так вот, возвращаясь к вопросу отношений в тесной творческой среде, я не понимал, как такой избалованный женским вниманием красавец польстился на нераспустившийся цветок. Может быть, его привлекала недоступность Кати или ее неискушенность, молодость, девственность, в общем, кто знает. Катя сама только начинала свой творческий путь, весьма неплохо, но пока криво и неуверенно. Мужчинами интересоваться ей было будто бы некогда.

Троица расстроенной отнюдь не выглядела. Вот уже два года Рыбченко был руководителем школы скульптуры. Дедушка вложил в нее не только всю душу, но и изрядное количество средств. Это теперь заведение престижное, дорогое, уважаемое. Верные крепостные Рыбченко, Кесарян и Песочников, были тут как тут, готовые на пузе ползать перед златовласым феодалом. Одному досталось заведовать экономической частью, другому – стать академическим директором. Смотрел я на них и тошно становилось. Коршуны дождались пира!

Мероприятие проходило около часа тихо– мирно. Дальние родственники щебетали, соскучившись друг по другу в разлуке, мама постоянно утирала слезы, старая столичная интеллигенция важно переговаривалась, вспоминая о великом вкладе в искусство Парфения Шапковского и не мысля о нем в человеческих категориях, то есть, не упоминая о нем как о друге. Несвятая троица тем временем наяривала селедочку и салаты, щедро поднимала стопки водки не чокаясь. Еда была отвратительная и мертвая. Может, в этом и был замысел? Мол, ешьте и грустите, испытывайте отвращение к жизни и думайте о неминуемой кончине. Я ковырял вилкой холодного костлявого карпа и размышлял о том, какая большая дыра, зазор размером с небо образуется в моей жизни с уходом близкого человека и хорошо бы об этом живо и честно написать. Становилось противно от самого себя. Даже в горе я видел возможность вдохновения и случайной славы. Кризисные моменты как ничто другое раскрывают в нас отвратительные и постыдные черты.