– Это ты должен будешь отвезти в Вену. В общем, там бумага с маршрутом. Он все записал.

Я достал из кулька смятую бумажонку, где дрожащей рукой было что– то нечленораздельно написано. Видно, как слаба рука писавшего: чернила еле проступали на листе, он почти не надавливал на ручку. Буквы были маленькие и волнистые. Наверное, дед написал записку перед самым уходом. Информации было крайне мало:

«Дорогой мой Гаврюша! Ты должен зарыть это в Венском лесу. Место выбери сам. Я хочу, чтобы ты вместе с частичкой меня прошел по моему любимому маршруту, городам моей молодости. Я не успел с ними попрощаться. Варшава, Прага, Будапешт, а потом Вена. Старайся держать коробку при себе, не отдавай никому и не вскрывай. Как приедешь, набери Фельдману, 43 01 986654. Он засвидетельствует исполнение моей просьбы и передаст документы на наследство. Люблю тебя, мой мальчик. Твой дед».

Мне снова захотелось плакать. К горлу подступил увесистый ком, нос стало жечь изнутри и из глаз начало что– то сочиться.

– А что в коробке?

– Его руки, – буднично ответил Владислав Петрович. У меня закружилась голова, мир вокруг поплыл.

– Что? – у меня перехватило дыхание и я шептал.

– Его руки. Не тряси коробку, а то поломаешь пальцы. Он давно это придумал. Все обработано, внутри много мягкого материла, и тем не менее, будь осторожен, старайся на ронять в дороге.

– А если завоняет? Господи, как же так… Боже мой… – я затрясся, как худая одинокая березонька в поле.

– Да что там завонять может, – опешил от такой формулировки Владислав Петрович. – Я же сказал, все обработано. Руки великого скульптора. Он ими творил, заработал себе славу. Сегодня я все подготовил как следует, пока ждал карету скорой помощи. Делай, что попросил дед, если ты его любил. Ему это было важно. В последние недели он только об этом и говорил. Понимаю, просьба странная… Может быть, он перегнул палку, возраст все же. Но ты уж исполни его желание. Это не так сложно.

Залесенский пригладил пухлыми пальцами полы дорогого пиджака, поправил темно– красный галстук и почтенно удалился во мрак подъезда. Я беспомощно сполз по стене на пол и еще час сидел вот так, с открытой настежь входной дверью, среди грязных ботинок и кроссовок, сжимая в руках судьбоносный пакет.

Я ни разу не был на похоронах. Погребение деда было нетрадиционным. Он расписал в подробностях, как оно должно происходить. Мне было жутко от мысли, что он посвятил столько раздумий своей смерти, спланировал каждую мелочь и будто смаковал детали. Он был идейным атеистом и наотрез отказался от отпевания. Все же набожная мать нарушила этот запрет, в душе сокрушаясь, что противится последней воле отца, но по– другому поступить не могла: иначе как его душа найдет дорогу в рай? «Еще как найдет», думал я. Если бы дед имел намерение поглядеть на ангелов с сахарными крыльями и скульптурным лицом его незабвенной Греты, он бы оседлал комету и пронесся на ней по всей солнечной системе в поисках волшебных врат.

Я практически не спал всю ночь. Моя тоска сменилась сначала ужасом, а потом затаенной обидой на деда. Как он мог так со мной поступить? Стоило мне закрыть глаза и начать погружаться в темную мутную водицу подсознания, как я слышал шорох: это коробка, запертая в шкафу, издавала страшные звуки. Наверняка руки хотели открыть крышку и вылезти из шкафа, забраться ко мне на кровать и задушить. Я так и представлял их: большие кожаные пауки, они быстро и хаотично перемещаются по стенам и предметам. Руки были покрыты синими надувшимися венами и старческими пятнами, из отрубленных кистей торчали шматки темного заветренного мяса и белые кости, за ними тянулся бурый кровавый след. Настоящий ночной кошмар!