— Нет денег, выходи, — перебивает меня женщина.

— Но я же не прошу бесплатно! — округляю глаза. — Я могу и больше проезда заплатить, только довезите до метро, любого, — чуть не плачу.

— Надо было думать, когда в машину садилась, пшла отсюда, — тётка машет на меня рукой и встаёт с места.

Отпрыгиваю. Никто из салона не реагирует на наш разговор. Предпочитают проигнорировать человека в беде. Что за люди здесь живут? Или они работают? Да какая разница?

Автобус отъезжает, а я кричу проклятия ему вслед. Больше всё равно ничего не остаётся. Сажусь на скамейку, десять часов восемь минут, это был последний автобус. И как мне быть? Заглядываю в карты. Первый в шесть пойдёт. Может, там кондуктор посговорчивее будет?

Чёрт, зарядки всего три процента осталось. Как я перевод сделаю?

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Слёзы так и льются. Да что это за день такой? Всё же так хорошо начиналось. Выключаю телефон, чтобы в случае чего воспользоваться утром.

Скидываю балетки, иначе ночи отвалятся. Опускаю голову. Как засыпаю, не чувствую, видимо, от голода и усталости просто отключаюсь.

— Э, — ощущаю прикосновение к плечу. — Ты чё тут развалилась?

Открываю глаза, передо мной два парня. Один тощий и низкий, второй долговязый. А я лежу на скамейке.

— Ты работаешь? — спрашивает один из них, тот, что низкий и страшный.

— Что? — пытаюсь проснуться, сажусь и надеваю балетки.

— Работаешь?

— Где? — кажется, ещё сплю. — Сколько времени?

— Второй час. Сколько берёшь?

Смотрю на парня в этой темноте. Тут ни одного фонаря нормального, только тусклая лампа над остановкой. Пытаюсь понять, чего он ко мне прицепился.

Но тут быстро просыпаюсь, когда его рука на мою коленку ложится.

— А ну, руку убрал! — ору на всю ночную округу.

— Я заплачу, — светит гнилой улыбкой.

— За что ты заплатишь? — задираю брови.

— Слышь, — обращается к товарищу, — она на качелях, походу.

— На каких качелях? Вы дебилы?

— А обзываться нехорошо, — клацает долговязый и подходит ближе.

Как побежала, не помню, несусь, не оглядываюсь. Слышу только, как они там орут вслед, что не обидят. А я — к домам. Там люди есть. Всяко безопаснее.

Чёрт дёрнул обернуться. Решила убедиться, что они не преследуют. Не замечаю канавы и лечу прямо в неё. Скатываюсь кубарем, только лицо успеваю прикрыть, чтобы не поцарапать.

Еле встаю. Ушиблась знатно. Осматриваю себя: одну балетку потеряла, вторую порвала, в волосах куча песка и травы, руки ободраны. Слёзы снова накатывают, только теперь ещё и от боли.

Мыслей особо нет, так что просто иду к дому того Василия, Виталия, Владимира... да как его там? Чёрт! Удавиться готова!

— Ну, Тарас, если этот мужик сказал правду, — злюсь уже в голос. — Пришибу собственными руками! Такого унижения и страха я никогда в своей жизни не испытывала!

Вдруг в доме по соседству зажигается свет. Прижимаюсь к земле, прям на корточки сажусь. Мало ли что этим в башку придёт. Из дома убежать будет сложнее.

Пока брожу в поисках того самого особняка, небо начинает светлеть. Наверное, уже часа три, четвёртый.

— Боже! Вот он! — припадаю к кованым воротам и оглядываю тот самый белоснежный дом с коричневыми балконами.

Нахожу кнопку вызова охраны и жму. Этот мужик притаранил меня сюда, пусть хоть поможет выбраться. А то меня здесь прибьют, и долг ему никто не вернёт, если Тарас пропал.

— Тарасик, — начинаю прямо хныкать. — Где же ты, любимый...

— Кто? — ко мне навстречу выходит один из амбалов, что в магазине был, и светит фонариком. — Что тебе надо? Милостыню не даём, — рявкает.

Округляю глаза и слёзы вытираю:

— Мне не нужна милостыня, — а тем временем охранник подходит к воротам.