– Выплеск! Ури, бегом!

*****

– Мамочка, а мы скоро придем домой?

Клара начала канючить практически сразу, стоило только выйти на улицу. Мария устало поправила выбившуюся прядь волос и вымученно улыбнулась:

– Сейчас пройдем пару кварталов, потом через парк святого Амбросио, а там и до дома рукой подать.

С тех пор, как три года назад ее муж погиб в приграничной стычке с Кобардским княжеством, Мария только и делала, что пыталась свести концы с концами. Давным-давно махнула рукой на себя и жила только ради того, чтобы дать Кларе образование и лишить страха собственной участи – с утра до ночи горбатиться на ткацкой мануфактуре ради ржаной лепешки и пасты, едва приправленной простеньким сыром.

Когда-то красивая женщина, а теперь серая мышка с сухой кожей и выцветшими, собранными в пучок волосами, от месяца к месяцу откладывала каждый свободный чентезимо, чтобы однажды оплатить дочери обучение в университете.

– Я хочу кушать.

– Сейчас, моя дорогая, как только мы придем, я приготовлю тебе ризотто с рыбой. Хочешь?

– Да, хочу ризотто!

Валентина, эта старая высокомерная карга, даром что дочь мельника, даже и не подумала их накормить. Старуха невзлюбила свою невестку, как только Франческо, муж Марии, притащил невесту знакомиться с матушкой. Однако вредная старушенция, не желая портить отношения с сыном, не смела выступать против невестки открыто – Франческо всегда отличался независимым и крутым нравом. Но после смерти сына старую сеньору, всегда мечтавшую о внуке, больше ничего не сдерживало. Она наотрез отказалась помогать невесте и внучке, редко когда пуская в дом дальше порога.

Ну и дьявол с ней! Мария всего добьется сама! Чего бы это ни стоило!

Погруженная в собственные мысли, женщина не заметила, как низкие дома с облупившейся краской и покрытыми плесенью основаниями стен расступились, и они оказались на территории стремительно погружающегося в сумерки парка. Фонарей здесь было куда меньше, чем в жилых кварталах, да еще и магистрат в последнее время повадился экономить на уличном освещении, так что женщина инстинктивно ускорила шаг. Дочь, решив, что это такая игра, весело засмеялась и начала прыгать поочередно на тоненьких ножках.

Марии никогда не нравилось здесь ходить. Даже днем вековые дубы, сосны, пихты и кусты олеандра излучали какую-то суеверную мрачность. Особо впечатлительные жители клялись и божились, что в полнолуние в парке расползается едва заметный тошнотворный запах адской серы. Мария не верила в эту чушь – брешь между мирами, которая открылась тут во время Разрыва, инквизиция закрыла много сотен лет назад, но все же… Было в этом месте что-то, заставляющее при возможности обходить парк кружной дорогой в темное время суток.

Сначала Мария не поняла, что именно ее смущает. И лишь когда в горле едва ощутимо запершило, а на корне языка растекся горьковатый привкус, она взглянула на ближайший масляный фонарь. Огонь в нем горел необычно белым, холодным пламенем. Женщина с ужасом прижала ладонь ко рту, но вовремя вспомнила о дочери. Взяла себя в руки, хотела было развернуться и обойти мрачное место по неширокой Дуговой улице, опоясывающей парк по периметру, но поняла, что они прошли уже больше половины, и лишь ускорила шаг.

– Мамочка, мы куда-то спешим?

– Да, милая. Давай поторопимся и скоро окажемся дома. Кажется, у нас еще осталось немного панеттоне. Хочешь?

Дочь радостно пискнула и засеменила, схватив мать за руку.

Он появился, когда до выхода из парка оставалось не больше двухсот метров. Вышел из за ствола столетнего дуба и остановился прямо у них на пути. Ничем не примечательный, щуплый мужчина. Невысокий, с близко посаженными глазами и заметными залысинами на лбу. Одет как небогатый ремесленник, в грязной рубашке с засаленными рукавами и грубой жилетке, на которой темнели плохо отстиранные пятна. Однако что-то в его виде заставило Марию испуганно остановиться.