А еще я помню, то лохматое создание, которое явилось на мою первую экспериментальную выставку и довольно нагло заявило:

– Я – профессиональный художник.

– Пока еще – нет, – ответил я, – Станешь им, когда заработаешь на первую горбушку хлеба…

С живописью у Стаськи не сложилось, и, не смотря на ее сказки о «потрясающих успехах», мне достоверно известно то, что у нее купили одну картину.

Ту, которую окончил за нее я.

Анастасия стала журналисткой, притом, что она, кажется, до сих пор уверена, что холодная война, это война между моржами и тюленями, экватор, это страна, борющаяся за независимость, а Менделеев – это легендарный комдив времен Гражданской войны.

Хотя, вполне возможно, она думает, что Менделеев, это отважный белогвардейский генерал.

Наглость у нее осталась – утро, по ее мнению, наступает только тогда, когда она встает с постели.

Это терпимо, и однажды я сказал ей:

– Ты мне очень нравишься.

– Одного у тебя, Петя, не отнимешь – вкус у тебя хороший…

И все-таки, если примириться с ее самомнением или просто не обращать на него внимания, Анастасия – отличная девчонка.

На столько отличная, что даже не хочется вспоминать о том, сколько лет мы с ней знакомы.

Во всяком случае, мы с ней такие старые друзья, что она позволяет себе не отказываться от своих привычек из-за моего появления. А привычки у нее самые разные, и некоторые из них вводят в заблуждение тех, кто мало с ней знаком.

Одна из ее привычек – разгуливать по квартире обнаженной с утра до того момента, пока ей не надо куда-нибудь собираться. Не буду скрывать, иногда я пользовался этой ее привычкой. Впрочем, в основном как некая помесь посетителя музея с ученым-теоретиком, так, как уложить Анастасию в колыбельку совсем не просто – что бы о ней не говорили.

В свое время я в этом убедился. Тогда же я стал принимать ее такой, какая она есть.

– Кофе будешь? – спросила Анастасия, открывая мне дверь.

– Конечно. Я даже купил его по дороге…

В определенном смысле, для Анастасии, я – отдушина. И это наша маленькая тайна. Дело в том, что она очень любит поесть, сидя при этом на очередной диете. Такое она может делать только при мне, поэтому, я купил сыр, ветчину и банку «Макконы».

– Ты – человек. Жаль только, что ты не мой брат.

Вообще-то сыр делит животных на людей, и нет – тут я согласен.

А вот в отношении остального, то я помнил о том, что несколько раз Анастасия замирала в моих объятиях, и сожаления о том, что она не моя сестра, никогда не испытывал.

В доме Стаськи одно единственное кресло. Его притащил ей я еще много лет назад, когда мой брат покупал новую мебель. И креслу этому почти столько же лет, как и мне. Так, что у нас с ним что-то вроде родства, что дает мне право занимать его каждый раз, когда я появляюсь у Анастасии.

Сама Анастасия с чашкой в руках сидела на диване:

– Петь, я не знаю чем тебе помочь со статьей. Я ведь давно не пишу. Я теперь менеджер.

– Что это означает?

– Посредник, представитель.

– Ясно.

– Что тебе ясно?

– Мне ясно, что главный менеджер на земном шаре это папа Римский…

– Я теперь не пишу, а общаюсь с банкирами, депутатами, бизнесменами.

– Понимаю. Мне тоже иногда приходиться заниматься черт знает чем.

– Вот сейчас я должна договориться о встрече с советником спикера. Он, между прочим, входит в первую десятку самых умных людей.

– В первую десятку от начала или от конца?

– Ты меня злишь.

– Значит, я еще жив…

Мне нужно было сказать, что я добрый, но я не сказал этого, потому, что мне вдруг стало очевидно: то, что я делаю – ненормально.

Передо мной обнаженная красивая женщина, а я раздумываю, о том, как мне насолить какому-то совершенно безразличному мне прохвосту.