Меня уже давно это не волновало, ровно с того момента, как Ярославская (да, для меня она перестала быть матерью) чуть не убила Сашу после того, как я ей доверилась. И я не сомневалась, что это было ее рук дело…то, что Саша отказался от меня, и смерть ребенка тоже на ее совести. Она могла ее спасти. Я была в этом уверена. С тех пор я ни разу не назвала ее матерью. Ни в глаза, ни за спиной. В этой проклятой жизни меня никто не любил так, как когда-то любил Саша. Впрочем, меня никто и ненавидел так же сильно. И еще я была уверена, что буду жива, пока мой палач не найдет мою мать. Я уверена, он готовит нам совместный спектакль и много сцен в нем вместе.

Саша – гений, и я точно знаю, что он выжмет из нас максимум слез и боли. Он продумал каждый штрих и деталь. Только он не знает одного – я хочу посмотреть, как он заставит ее рыдать. Эту суку, которая была мне матерью лишь биологически. Я бы отдала многое за то, чтобы задать ей пару вопросов и быть уверенной, что получу на них честные ответы. Например, как умер мой настоящий отец и отчим, и какая тварь убила мою бабушку. Чтобы она призналась и была мною проклята трижды.

Я не боюсь нашей войны. Я готова принять в ней самое активное участие. Это моя последняя роль, и она будет самой искренней и настоящей. Я хочу воевать до последней капли крови, до последнего стона и вздоха. Но сломать он меня не сломает. Я давно разломана на осколки.

Но я сильно ошибалась, думая, что знаю его…что я подготовилась к каждому из ударов, что я смогу их вынести.

Прошло несколько дней. Он не приходил ко мне. Это его любимый прессинг – держать меня в неведении и в клетке ровно столько, чтобы я начала сходить с ума. Но я нашла для себя развлечение. Когда в доме стихали все голоса и снаружи включались фонари, я подтягивала железный стул к стене, забиралась на него с ногами и выглядывала наружу. Под моими окнами открывался вид на берег. Вода бесновалась и плескалась, то успокаивая, то поднимая во мне невероятную по своей силе бурю, и мне хотелось подобно этой стихии затопить все живое вокруг и утянуть Беса вместе с собой прямиком в ад. В рай мы с ним никогда не попадем.

Но мой ад начался гораздо раньше. Однажды рано утром я проснулась от звуков, которых не должно было быть здесь. За окнами моей тюрьмы…От звука детских голосов. Я подскочила на кровати и, свесив ноги, долго смотрела в никуда, пытаясь себя успокоить и убедить в том, что мне это опять кажется и скоро этот кошмар закончится…справиться с панической атакой, от которой все холодело внутри.

Но голоса не смолкали, а доносились все отчетливей…Я вскочила с постели, подтянула стул к стене. Залезла на него и …и задохнулась от дикой боли.

По побережью бегали дети…гоняли мяч. Мальчик и девочка. Они весело смеялись и падали в песок, бегали друг за другом вместе с небольшой собачкой бело-коричневого окраса.

Тяжело дыша, я впилась пальцами в подоконник, чувствуя, как пошатнулся под дрожащими ногами стул. Девочка…темноволосая, похожая на маленького ангелочка с развевающимися по ветру волосами…моя дочь. Наша с Сашей дочь. Она могла бы быть ею.

И вдруг девочка громко закричала:

– Папа!

И дети бросились бежать куда-то, раскрыв на бегу объятия. Я прижалась лицом к стеклу…и вдруг сердце словно разрезало ножом с такой силой, что я отшатнулась назад и упала назад, прямо на каменный пол, ударившись больно затылком…но так и осталась лежать, глядя в потолок и чувствуя, как вся истекаю кровью и не могу от боли даже вздохнуть.

Потому что девочка назвала папой…Сашу. Это к нему они подбежали, раскрыв объятия. Это он закружил обоих в воздухе и убил меня в этот момент снова…я полетела прямиком в разрытую могилу, хватая воздух широко раскрытым ртом и не выдержав даже первого удара, который мне нанес мой персональный палач.