Теперь на меня стопор нападает.

— Держать держала, — всхлипывает Аря, решая озвучить то, что и без того немой сценой меня оглушило, — но шитье не моё. – Заминка. – Совсем не моё! – категорично головой «неа».

— Так мне и не нужно крестиком или узором, — объясняю примитивность необходимого, — несколько стежков. Кривых, косых... Плевать, главное рану открытой не оставить!

Арина упрямо поджимает дрожащие губы, но кивает.

Далее следует размытая суета школьницы, у которой «неуд» по предмету, но она усердно пытается вытянуть хотя бы на «уд».

Помогаю, как выходит, подсказываю, когда стопорит. При этом упорно напиваюсь, потому что трезвому такое пережить – просто невозможно.

Промываем рану... Иголка, нитка. Перед тем, как приступить к самому щекотливому, киваю на разделочный столик:

— Это телефон. Важный. Если вдруг... что со мной...

— Не надо о таком, — искажается ужасом лицо Арины.

— Да тихо ты, — мне тоже не сладко. – Но его можно набрать в крайнем случае. Только если я умер и говорю: «звони».

Недоумение девчонки усиливается.

Видно, шутки в таком состоянии не воспринимает, поэтому поясняю:

— В общем, если я уже околевшим трупом валяюсь, только тогда наберёшь. Тут подчистят, а тебя проинструктируют, что делать дальше. Усекла?

Арина зажато кивает.

— Вот и отлично! Приступай, — отваливаюсь на стол, глаза в светлый, но стремительно приближающийся потолок. И только девчонка склоняется, смотрю на неё. Сосредоточена, напугана, руки дрожат.

— Я не могу! – опять хнычет. – Я боюсь сделать больно!..

Обескураживающе!

— Мелкая, поверь, — цежу сквозь зубы, чуть приподнявшись на столе, — я и сейчас не особо шибко от наслаждения маюсь.

— Было бы хотя бы обезболивающее...

Вновь пленяю её руку.

— Я уже... прилично выпил... Мне нормально! — Арина испуганно уставляется с такой дикой надеждой, что откажусь от затеи – зло берёт: — Нет ничего сложного! – мой голос отнюдь не мягкий и располагающий. Почти рык. Девчонка затравленно кивает, но не приступает. – Тыкаешь с одной стороны, – направляю хрупкую руку к ране. — Пронизываешь насквозь и тянешь до другого края раны. – Сопротивление ощущаю, но не нервное, скорее упрямость, поэтому немедля втыкаю иглу в кожу. — Подцепляешь, достаёшь с другой стороны! – сцепив зубы, проглатываю стон, несмотря на то, что уже порядком надрался: — А боль... Боль это не твоя проблема!

— Угу, — девчонка храбрости набирается, стяжку закрепляет.

— Говори, мелкая...

— Что? – вновь тормозит Аря.

— Говори! – настаиваю, сражаясь с приступами подкатывающего мрака и слабости. – Плевать что, говори. И не застывай, — побуждаю сделать ещё один стежок.

Девчонка утыкается носом в рану и начинает аккуратно тянуть нитку, связывая узелок. Опять втыкает иглу, чуть замешкав на старте.

— Твою ж!.. – рычу, смаргивая чёрные кляксы. – Говори, мелкая!!! Расскажи о себе и семье...

— Что рассказать? – сбивается с ритма Аря, по-детски наивно похлопав ресницами.

— Хочу знать всё. И плевать, что именно. Просто не позволяй мне вырубиться... твой голос... Анестезия! Не поверишь, но ты первая женщина, которую сам упрашиваю сделать мне больно.

Испуг и растерянность сменяются робкой улыбкой. Я приободряюсь:

— Так что всё, мелкая! Хочу знать о тебе всё!

В больших глазах разрастается облегчение и нежность. Залипаю, как идиот, рассматривая смену цвета – от насыщенной зелени к светлой, молодой и сочной.

— Я... – заминка. Арина явно с мыслями собирается: — Я живу с дедушкой, — выдыхает неровно. – Он очень... – постепенно выравнивается девичий голос-хрип и латание меня становится методичней и спокойней. Рассказ льётся мелодично: то теплее, то жарче, то тише, то грустнее, то веселее и воодушевлённей. Девчонка, не замечая странности, выливает на меня поток своего прошлого. Даже делится сердечным и наболевшим. И это работает... Не то чтобы боли не чувствовал, но близость Арины, её касания, забота и нежность меня окутывают защитным куполом.