– Это не коврик. Это мандала калачакры.

– Красивая мандала. А зачем она здесь? Это ведь христианская лавка…

– Просто так. Или не просто так. Как вам больше нравится. Я думаю, вам больше подойдет тефиллин, по-европейски филактерия…

Не успел он и глазом моргнуть, как хозяин лавки обвил его голову ремнем с выкрашенным в черную краску ящичком на лбу и узлом на затылке.

– Зачем мне это? – недоумевая, спросил он.

– Думаю, именно за этим вы и приехали в Иерусалим, – невозмутимо произнес хозяин лавки. – Это так называемый головной тефиллин. В нем четыре отделения. В каждом из них обычно помещается кусочек пергамента с соответственной цитатой Священного Писания. С вас достаточно одной…

– И что мне с ним делать, с этим…

– Тефиллином? Что хотите. Можете изредка надевать его. В нем нельзя только спать, кушать и посещать кладбище.

– Хорошо, не буду… А что написано на пергаменте?

– Это вам и предстоит выяснить. Знаю только, что запись сделана очень давно, наарамейском языке…

12.30 по Иерусалимскому времени

Через южную дверь храма Воскресения выдвинулась процессия старшин арабской православной молодежи из христианского квартала Старого города. Группа поддержки, увидев хоругви, забесновалась пуще прежнего. От боя барабанов и исступленных воплей арабов у него на миг потемнело в глазах.

По храму вновь прокатилась волна. Нарастающий рокот людского прибоя заставил его еще теснее, как в троллейбусе в час пик, прижаться к сестре Екатерине. Такую степень близости могли позволить себе только влюбленные. Деваться послушнице было некуда. Очевидно, осознав всю бесплодность своих попыток выбраться из этой дьявольской ловушки и соблюсти хоть какие-то приличия, она вспомнила о такой безусловной христианской добродетели, как смирение и перестала противиться неизбежному. Ему даже показалось, что она в некотором смысле доверилась ему.

– Господи, Боже наш, Сладчайший Иисусе! – то и дело восклицала сестра Екатерина. Ее отчаянная божба и неподдельный испуг и забавляли, и озадачивали его. Он чувствовал себя в чем-то перед ней виноватым.

– Давно вы в монастыре? – спросил он, глядя на изгиб ее шеи и мысленно продолжая чистую и строгую линию идеально облегающего фигуру молодой послушницы подрясника. Наверное, и тело у нее такое же – удивительно белое и удивительно нежное, как эта лебединая шея. Упрятать все это в монастырской келье?

– Почти год.

Год нескончаемого бегства. От кого или от чего? Какая-то личная драма на почве неразделенной любви? Или неприятие того образа жизни, который ведет он и абсолютное большинство людей? Ее можно понять. Что хорошего в мире, в котором жизненные блага – предел мечтаний, а культура – набор брендов или разновидность попкорна. В этом мире с его катастрофами тела и болезнями духа объятый божественной глухотой Бетховен превращается в сообразительного сенбернара, а великие художники эпохи Возрождения – Леонардо, Рафаэль, Микеланджело и Донателло – в черепашек-ниндзя.

Поэтому пить надо воду. Есть хлеб. Трудиться в поте лица своего, непрестанно благодаря Бога за каждый прожитый день. И бдить в ожидании второго пришествия.

Но кому, кому нужно, чтобы сестра Екатерина осталась одинокой и бездетной?

– И что вы там делаете?

Он чуть было не коснулся губами мочки ее уха. Она отшатнулась, будто обжегшись.

– Прохожу послушнический искус. Мне это очень близко. По духу. Все мое детство прошло в христианском девичьем приюте, я круглая сирота, – быстро заговорила она. – Здесь я еще раз убедилась, что это единственно правильный для меня выбор. Вчера вместе с отцом Георгием я была на трапезе в женском Горнем монастыре. Там нас приняла русская духовная миссия. Какой это был необыкновенный вечер! Нам приготовили замечательный ужин из постных блюд. На столе были всевозможные салаты, множество фруктов. Кроме привычных нам яблок и мандаринов – киви и какие-то незнакомые плоды, похожие на хурму. Еще нас потчевали настоящим монастырским квасом…