Таким образом, расклад в этой поездке определился сразу: Чалый внаглую приударил (и кажется небезуспешно) за Лариской, Костыль начал ухлестывать за Снежаной, Крестовоздвиженский, «писатель про заек», попытался охмурить Юленьку, депутат распустил хвост перед Дарьей. Михайлов один остался не у дел. По умолчанию ему должна была достаться послушница, самый непроходной из всех возможных вариантов.

– А вы зачем здесь? Есть у вас какая-то благая цель? – вывела его из задумчивости сестра Екатерина.

Действительно, зачем он отправился в Иерусалим, за тридевять земель взглянуть на диво дивное, заморское, хоть глазком одним, циклопическим? Разве можно убежать от разъедающей тоски, от объявшего его Великого Уныния?

– Я должен написать очерк обо всем, что здесь увижу, – вслух произнес он. – Уже готов заголовок: «Поездка за три моря в Святой град Иерусалим». Имеется в виду Черное море, Средиземное и Мертвое. Налет условности. Некий…

– Это внешнее. А зачем на самом деле?

– За – чем? Ну… За – чудом. Ведь если верить в чудо, оно непременно произойдет.

– Чудеса случаются только с теми, кто крепок в вере, – нравоучительно заметила послушница.

– Возможно, – вяло согласился он, продолжая задавать себе все тот же вопрос: что он здесь делает? К чему все это? Чего хотят эти экзальтированные толпы?

Каждый чего-то просит – кто легкой жизни, кто легкой смерти, кто богатства, кто благодати, кто сил перенести страдания, кто, как и он, за неимением рельефно выраженных желаний – здоровья родным и близким. Или просто – чтобы не было войны.

«А на самом деле, положа руку на сердце, чего бы ты попросил?» – как бы невзначай спросил он у себя.

Чего просишь ты?

Тебе так и не удалось развить те немногие задатки, которыми наградила тебя природа, не говоря уже о том, чтобы себя превзойти, стать человеком, которым хотел стать, стать своей мечтой. Ты уже перевалил за экватор, миновал даже субтропики и теперь сдаешь позицию за позицией – в здоровье, в творческой и сексуальной потенции, в умственных способностях, наконец.

Да и кто ты, в конце концов, чтобы тебе просить? И вообще, этот вопрос нужно ставить иначе. Совершенно иначе. И потому как Савл ты потрясенно вопрошаешь: «Кто Ты, Господи?»

У каждого здесь своя цель, если то, чего мы хотим и добиваемся, можно назвать целью, стоящей того, чтобы ее добиваться. Каждый притащил с собой в этот храм своего ангела-хранителя, свой топор и свою плаху, не ведая о том, что все это дано ему от рождения и просить что-либо сверх того бессмысленно – все, что должно быть сочтено уже сочтено, а все, чему надлежит случиться – уже случилось или непременно случится в недалеком будущем, как и предопределено свыше.

Ему вспомнилось сегодняшнее необычайно ясное, слегка подернутое солнечной дымкой, почти иконописное утро. Полковник Балмазов раздал им бейджи с изображением памятника «Тысячелетие России» и какой-то надписью на иврите, объяснив при этом, что в день Великой Субботы они представляют собой величайшую ценность. Бывали случаи, когда их попросту срывали на улице.

В ожидании часа, назначенного для прохода в храм, они остановились возле Яффских ворот.

– Близ этого места, – вещал экскурсовод, – вы можете видеть остатки цитадели, построенной Иродом Первым. Единственное, что уцелело доныне после разрушения Иерусалима во время Иудейской войны, описанной историком Иосифом Флавием, это башня Пцаэль…

Он поймал себя на странном чувстве, будто был уже здесь когда-то и собственными глазами видел эту башню. Сам воздух Иерусалима, хрустально-звонкий, кристально-прозрачный, словно заключенный в тонкостенный стеклянный сосуд был ему знаком и волновал его как воспоминание о чем-то давно забытом и утраченном, о том, что некогда составляло его истинную суть. Потом ощущение дежа вю прошло. Пространственно-временной кретинизм и лингвистическая невменяемость – отличительная черта всех туриствующих, снова взяли верх. И только косяки паломников, плавно, будто перелетные птицы огибавшие их группу, казалось, все видели, все слышали, инстинктивно понимая зрячим своим сердцем, куда следует держать путь.