– Но ведь наверняка пойдут слухи, что я был там, у нее. Меня видела соседка, и вряд ли она до сих пор об этом молчала. В мою сторону станут косо поглядывать, меня станут подозревать, спрашивать, почему я не арестован, начнут сторониться. Или еще того хуже – будут угрожать.

– Вполне возможно, но только в течение ближайших недель, и не дольше, – спокойно ответил Тупра. – Потом они решат, что вы не имеете к убийству никакого отношения, что за вами нет никакой вины, раз вас не арестовали и ни в чем не обвинили. Пожалуй, в конце концов кое-кто даже подумает: “Бедный парень, его подружку убили именно в тот вечер, когда он навестил ее, и ему, видно, было очень тяжело такое пережить. Он с ней переспал, а потом ее задушили”. С другой стороны, совсем скоро закончится учебный год, а с ним и ваше пребывание в университете. Вам осталось прожить в Оксфорде не так уж много времени. Вы вернетесь в Испанию, или вас пошлют на короткий срок в другое место для усовершенствования знаний. А когда снова навестите Оксфорд, никто вас не вспомнит, никто не свяжет вас с этим делом.

– Но лишь в том случае, если мы отведем от вас беду. То есть если она отведется, – снова вмешался в разговор Блейкстон.

“А если не отведется, я наверняка останусь здесь на долгие годы, – вихрем пронеслось в голове у Тома. – За решеткой, за крепкими стенами вместе с убийцами”. Он заметил, что Блейкстон не убрал под берет одну длинную прядь рыжеватых волос, она падала ему на шею и придавала нелепый вид, делая похожим на монгола или татарина, и почему-то сильно раздражала Тома. Он жестом указал на нее, и “виконт Монтгомери” поспешил заправить прядь обратно. Том воспользовался случаем, чтобы сунуть руку ему в капюшон, вытащить бумажные салфетки и брезгливо бросить на стол – под изумленными взглядами Тупры и Блейкстона.

– Вы говорите, что это зависит от меня. Каким образом? Что я должен буду сделать? – Томас уже и сам это знал, но ему было нужно своими ушами услышать их условие. Решение было жизненно важным, слишком важным, чтобы принять его на основе догадок, хотя на самом деле речь шла уже не о догадках, а о твердой уверенности.

– Не так давно, – сказал Тупра, – один из наших общих наставников сделал вам привлекательное предложение, которое вы, как я знаю, отвергли. Предложение послужить стране, используя свои исключительные способности. Наша страна умеет быть благодарной и надежной, в отличие от той, вашей, насколько мне известно, хотя я провел там весьма недолгое время. Вы бы вряд ли поверили подобному предложению, исходи оно от испанца, правда, Невинсон? И еще меньше поверили бы этому испанцу, будь он облечен властью и правом командовать, я имею в виду таких, кто мог бы укоротить ночь и заставить морские воды расступиться, чтобы вы прошли… У вас не было бы ни малейшей уверенности, что эти воды не сомкнутся раньше времени над вашей головой, а туман не рассеется, прежде чем вы почувствуете себя в безопасности. Зато мы здесь привыкли держать слово. Согласившись сотрудничать с нами, вы превратитесь в Важную персону, и бедной Дженет Джеффрис придется долго ждать, пока кто-нибудь ответит за ее смерть. А ведь мы почему-то свято верим, будто мертвым важно, чтобы были наказаны их убийцы. И это им, пожалуй, было действительно очень важно перед самой смертью, пока они еще пытались бороться за свою жизнь и сопротивлялись; но как только они перестают дышать, это быстро уходит в прошлое, мало того, становится далеким прошлым. Однако люди не могут избавиться от предрассудков, которые приписывают мертвым свойства и реакции живых, поскольку человеческое воображение неисправимо ограниченно и банально, а ведь пропасть между живыми и мертвыми слишком велика – и последним уже нет никакого дела до желаний, испытанных при жизни, даже до самого последнего из желаний. Они готовы, если надо, ждать до скончания веков, поскольку и сами не знают, чего ждут, да и не понимают, что это такое – ожидание. На самом деле они уже ничего не знают. Не способны ни испытывать нетерпение, ни чего-то желать.