Берлинская жара Дмитрий Поляков-Катин

В тот день профессор Гейзенберг вел семинар по атомной теории, используя перерывы между лекциями для игры в настольный теннис. В этом сказывалось скорее свойство жизнерадостной натуры светила квантовой механики, нежели склонность к педагогическим изыскам. Он побеждал красиво, неожиданным срезающим ударом после долгой игры «на равных». Проигрывать он не любил и не умел.

Никто бы не подумал, что в это время в бункере под неприметным бараком на территории Института физики (литера D8) осуществлялся эксперимент, положительный исход которого способен был вывести военную машину рейха на недосягаемую высоту.

Два месяца назад смонтированный на глубине пяти метров урановый котел «L–IV», состоящий из двух соединенных друг с другом алюминиевых полусфер, внутрь которых поместили 750 килограммов урана и 140 килограммов тяжелой воды, и опущенный в резервуар с водой, выдал ошеломительный результат – до поверхности котла долетало большее число нейтронов, чем излучал находящийся в центре источник.

Работавший с Гейзенбергом профессор Георг Дёпель, взволнованно жестикулируя, докладывал в Управлении вооружений сухопутных сил: «Таким образом, эта конфигурация котла обеспечивает рост нейтронов на тринадцать процентов! Рост, господа! Можно уверенно говорить о небывалом успехе немецкой физики! Если мы увеличим котел, загрузив в него примерно пять тонн замедлителя и, скажем, до десяти тонн сплавленного металлического урана, то мы получим работающую урановую машину!»

Спустя месяц завод № 1 во Франкфурте приступил к изготовлению пластин урана, произведенного концерном «Дегусса», для лейпцигского котла.

Прямо во время лекции в зал влетел перепачканный сажей ассистент Дёпеля, сжимающий в руке респиратор и защитные очки, которые запрещено было выносить за пределы объекта D8, и знаками попросил Гейзенберга выйти. Тот нахмурился и, объявив короткий перерыв, подошел к бледному, как собственный халат, парню. Пока они бежали по коридорам, ассистент срывающимся от возбуждения голосом сбивчиво рассказывал о случившемся:

– Понимаете, господин Гейзенберг, мы достали котел из воды. Профессор Дёпель распорядился достать котел из воды, потому что он был в воде, и вдруг – пузыри. Мы проверили, а там – водород. Наверно, уран среагировал с водой. Решили вынуть котел из воды. Ну, мало ли, сколько там ее попало внутрь? Может, там течь, надо было проверить.

– Достали – и дальше? – не выдержал Гейзенберг.

– А дальше Тео совсем чуть-чуть ослабил колпачок штуцера, самую малость. И тут воздух начал сперва затягиваться внутрь, с такой силой, со свистом, как будто там вакуум, а потом из трещины повалил огонь… брызги огня. Трещина растет. Я побежал за водой, профессор Дёпель послал меня за водой… и сам побежал. Потом мы стали тушить, и профессор велел выкачивать тяжелую воду, чтобы спасти котел. А оттуда дым, клубами, черный. По трещине даже алюминий поплыл.

– Так сбили огонь или нет?

– Огонь сбили. А котел – назад, в воду…

Когда они вбежали в лабораторию, Дёпель сидел верхом на стуле и, положив локти на спинку, курил. Он вскинул глаза на тяжело дышащего Гейзенберга.

– Слыхали? – абсолютно спокойно сказал он. – «Шальке» все-таки проиграл мюнхенцам. Без Фюллера и Берга это уже не команда.

Чуть помедлив, Гейзенберг натянул защитный комбинезон и решительно прошел в помещение, где находился котел. Спустя пятнадцать минут он вернулся.

– Вот что, Георг, – тихо сказал он, зачем-то растирая ладони, – сейчас я пойду в аудиторию, чтобы закончить семинар. Через два часа вернусь. – Он положил руку на плечо Дёпеля. – Вы молодец. Постарайесь зафиксировать ситуацию, просто зафиксировать. Но будьте осторожны. Не думаю, что будут еще сюрпризы.

Гейзенберг ошибся. За время его отсутствия температура котла неуклонно росла. Дёпелю ничего не оставалось, кроме как растерянно констатировать накаливание установки. Он определенно не понимал, что следует предпринять при таком положении вещей. Опять вызвали Гейзенберга. К моменту его появления вода, в которую был погружен котел, начала парить.

Стараясь не торопиться, Гейзенберг облачился в защитную одежду: очки, комбинезон, сапоги, респиратор; долго, вдумчиво натягивал перчатки, – но только ступил за порог зала с котлом, где собрались все участники эксперимента, как стены и полы лаборатории поразила ощутимая дрожь.

– На выход! – закричал Гейзенберг. – Все вон отсюда!!

Едва выскочили наружу, лабораторию потряс мощный взрыв. Из глубины бункера ударил фонтан из пылающих крупиц урана, бетонные опоры зашатались, ленты желтого пламени опутали здание. В соседних домах посыпалась штукатурка и лопнули стекла. Секунда-другая, и безымянный объект D8 заполыхал, как факел.

Пожарные расчеты прибыли на место катастрофы на десять минут раньше подразделений гестапо…

Свежеиспеченный министр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер раздавил недокуренную сигару в мраморной пепельнице, сосредоточенно наблюдая, как крохи табачного огня затухают, превращаясь в пепел. Затем перевел взгляд на сидевшего напротив Гейзенберга, вид которого, как ему казалось, излучал беспечность.

– И все же, мой дорогой Вернер, с каким резюме вы меня оставите? Лаборатория разрушена, существенные объемы урана и тяжелой воды утрачены. Что мне сказать фюреру? – с трудом сдерживая раздражение, спросил Шпеер.

Гейзенберг посмотрел на него почти весело.

– Знаете, я придерживаюсь того мнения, что к успеху мы поднимаемся по ступеням провалов и неудач. Иного пути познания не существует. Да, мы потеряли порошковый уран и тяжелую воду. Но мы говорим уже о другом типе замедлителя. А уран станем использовать только твердый. Наука – это не «мерседес», в котором есть педаль газа. А фюреру доложите – путь к созданию оружия возмездия открыт. Теперь уже безусловно. Урановый котел начнет работать, и очень скоро. – Гейзенберг постучал пальцем себя по лбу. – Он уже работает. Так и скажите.

Гитлер появился в зале совещаний, расположенном со стороны Фоссштрассе, из боковой, неприметной двери, откуда его никто не ждал, одетый не в серый полевой мундир, как обычно, а в темно-синий шевиотовый костюм с широкими лацканами и в новых очках на носу, к которым еще не привык, отчего он сделался похож на учителя словесности из баварской глубинки. За ним следовал рейхсляйтер Борман, приземистый, плотный, подвижный, пышущий свежестью полного лица, на днях назначенный личным секретарем фюрера. Коротко поздоровавшись, Гитлер долго приглаживал волосы напряженно выгнутыми ладонями, бросая на собравшихся настороженно-внимательные взгляды, и молчал. Молчали и вызванные на совещание высшие чины вермахта, СС и МИДа (всего девять человек), давно изучившие повадки фюрера и спокойно ожидавшие начала. С учетом участившихся авианалетов союзников на Берлин проводить такие собрания в помещении Рейхканцелярии можно было считать небезопасным, однако фюрер хотел показать себе и своим подчиненным, кто в доме хозяин; к тому же формат был определен как краткое совещание. Несмотря на распоряжение фиксировать все выступления участников подобных мероприятий, в зале отсутствовали стенографисты. Это указывало на неформальность данной встречи.

Гитлер выглядел усталым; казалось, он забыл что-то важное, и теперь старается вспомнить. Обожженные в газовой атаке под Ипром глаза заметно покраснели, веки набрякли более, чем обыкновенно. Наконец он внутренне собрался, выпрямил спину, черты лица обрели твердость, в пальцах рук обозначилось напряжение. Он энергично втянул в себя воздух и так же энергично выдохнул. Это послужило сигналом Борману, чтобы объявить начало.

В течение получаса собравшиеся внимательно слушали то, что было им хорошо известно и о чем фюрер говорил практически на каждой встрече. Речь его была полна трюизмов: «нужны решительные действия», «важна концентрация возможностей», – однако в ней также присутствовало ясное понимание происходящего, основная мысль была сформулирована четко, логично и убедительно.

Суть сказанного фюрером сводилась к следующему. В результате просчетов и прямого предательства 6-я армия, оказавшись в кольце под Сталинградом, была уничтожена. «В ней было слишком много русских, – заметил фюрер, имея в виду русских добровольцев, примкнувших к Паулюсу. – А я всегда утверждал, что тевтонский дух требует чистоты». Это поставило Германию перед вопросом выбора стратегии на текущий 1943 год.

Не секрет, что пораженческие настроения посетили часть генералитета, выступившего за переход к глубокой обороне. Этот тезис фюрер снабдил ремаркой: «Я понимаю эгоизм Муссолини, который призывает меня не предпринимать наступательных действий на Восточном фронте и просит перебросить минимум пятнадцать наших дивизий в Северную Африку, чтобы не допустить высадки британского десанта. Увы, храбрость итальянских солдат, как все мы видим, осталась в Древнем Риме. Но я решительно не понимаю германских генералов, готовых отступить перед лицом военной неудачи, предпочтя сдачу завоеванных позиций нанесению мощного, концентрированного контрудара».

Далее Гитлер задался вопросом: имеются ли в сегодняшней военно-политической ситуации основания для подобного оптимизма? Ведь что скрывать – инициатива упущена, фронт растянут, да и Муссолини ждет помощи. Здесь фюрер обратился к принципу реальной политики, предложенному еще фон Рохау в середине прошлого века. «Нам кажется, что мы оказались в патовом положении. – Фюрер обвел тяжелым взглядом собравшихся и откинулся на спинку кресла. – Но никогда еще международное положение Советов не было столь шатким, как сегодня. Никогда противоестественная коалиция англосаксов и славянских большевиков не подвергалась такому испытанию, которое неизбежно сотрет ее в пыль».