Смотреть противно, как она по отцу убивается: не уважал никогда, не любил, женой не сделал. Просто ведь время проводил с ней все эти годы, а как надоела – ушел.

Выкинул, как износившуюся вещь.

И самое отвратительное: захоти отец обратно к ней вернуться – приняла бы обратно. После всего, что было, приняла бы…

– Оставь Лиану в покое. Лезть в бабскую голову себе дороже, – отмахивается дед. – А с отцом бы тебе примириться, ты у него один.

Надолго ли?

Вика – горькая девочка со вкусом ягод на губах. Ей двадцать, и она здорова. Родит отцу хоть десять детей… если я не обрадую семейство «верностью» молодой жены. Жаль, на камеру не заснял, но я до мелочей ее запомнил: шрам на бедре, три родинки на животе…

… дрожащие от испуганного наслаждения губы, и длинные ресницы, прикрывающие синеву глаз.

– Он меня не примет, – просто говорю я, ведь уже отболело это неприятие собственным отцом. – Ты не сказал ему, что я в городе?

– Тимур уехал в Петербург по делам фирмы. Я ему про тебя не говорил, но встретиться вам придется – у меня юбилей, если ты не забыл.

– И я приглашен, – полувопросительно-полуутвердительно киваю.

– Да, ты приглашен, – по-стариковски раздражается дед. – Праздник будет у Тимура, там всем места хватит. Что бы он там ни говорил – ты мой внук, а так как я глава семьи – мое слово закон.

И с этим не поспоришь. Слово Давида Ревазова – закон.

– Значит, я познакомлюсь с мачехой? – усмехаюсь, предвкушая «сюрприз», который я устрою Вике.

Она в обморок упадет от ужаса – дрожащая, слабая птичка.

– Хм, Ратмир, ты ее не обижай – Вику-то, – дед выговаривает строго и чуть смущенно, сам стесняясь неожиданной мягкости, к которой никто не привык – тем более он сам. – Она неплохая, в общем-то, девчонка. Молодая совсем, глупая. Картинки малюет, художничает.

Изо всех сил сжимаю губы, чтобы злые слова не вырвались: как-же, хорошая девочка! Увела отца от мамы, а затем изменила ему с первым встречным.

Просто идеал!

– Я буду паинькой, – произношу то, что хочет услышать дед.

И, разумеется, это ложь.

Вот только как мне поступить: рассказать ли отцу, разрушив его жизнь? Пусть возвращается к матери, раз она так любит его и ноги мыть готова.

Или придумать что-нибудь еще?

Рассказать я всегда успею.

– Ладно, дед, мне пора, – поднимаюсь из мягкого, низкого и жутко неудобного кресла, и дед тоже встает, опираясь на любимую трость с набалдашником в виде головы тигра. – Скоро бой, нужно готовиться.

– Куда уж дальше готовиться – вон, в синяках весь, – ворчит он для вида, но я понимаю – гордится. Видно это: по довольно прищуренным глазам, и уголкам губ, приподнятым в невидимой улыбке. – А еще чемпион! Позволил так себя отделать, тоже мне.

– Так я от ударов, как девка, не бегаю, – смеюсь, вспоминая последний показательный бой. – Дед, от ударов нужно защищаться, и бить сильнее. В этом я лучший.

– Чемпион, – соглашается дед удовлетворенно. – Весь в меня.

Скорее всего, в тебя.

Главное, чтобы не в отца.

– Разве ты не должна быть в клинике?

Отец обнимает, и я вдыхаю родной с детства запах.

Как же хорошо дома. Раньше меня раздражали массивные чехословацкие шкафы, обои в неизменный цветочек и ковер на стене в комнате родителей, который я не могла уговорить их снять.

А сейчас все это представляется таким любимым.

С радостью бы променяла холодный дом мужа на свою детскую комнату в двушке родителей. Вот только никто не позволит мне этого сделать.

– Вика, ну ты чего? – папа шепчет, чтобы не разбудить маму. Гладит по волосам теплой ладонью, и, если закрыть глаза, можно представить, что я снова маленькая. – Тебе ведь в больницу нужно, Тимур сказал…