Берегини успели. Двери за их спинами сомкнулись с лёгким шорохом, отставляя в гроте тех, кто сегодня будет отбывать трудовую повинность. Этот шорох наполнил сердце Майи ещё большим ликованием. Они спаслись, ускользнули! Расцеловав подруг, она, пританцовывая, побежала по коридору к спальням.

– Совсем с ума сошла. Ты так не находишь? – Ника проводила её взглядом. Влада покачала головой.

– Просто она влюбилась.

– Ну, это мы давно знаем.

Влада ничего не ответила и, склонив голову, пошла следом за исчезнувшей за поворотом подругой.

– Вася, проснись, проснись уже, – дедушка тормошил меня, призывая в Явь. Я открыл глаза. На чердаке жалобно задребезжала, упавшая из моих рук гитара. Жалко инструмент. Он и без того старый, если разобьётся, кто мне другой даст.

– Ты чего это творишь, Егор Гаврилович, – возмутился я. – Не мог тихонько позвать, чтоб я без спешки вышел. А так насмарку все мои труды. Полчаса её настраивал, налаживал, а ты дёргаешь, мешаешь. Никакого от тебя сочувствия и понимания. Сколько раз тебе говорил, инструмент у меня хрупкий, старый. Её ронять нельзя, она не то, что расстроится, рассыпаться может.

– Ну, прости меня, Вась, ладно. Неспокойно мне, чего-то, маятно, – дед смотрел на меня с грустью и недоумением. – Почти всю ночь не спал, слушал. Вот мерещится мне, будто зовёт кто из лесу. Сходил бы ты, глянул окрест.

– Так тем более чего будить было. Мне в Изнанке сподручней по сугробам лазить. А так, ну куда я пойду? Сам подумай.

– Нечего тут думать. Если ты не пойдёшь, мне придётся. Василине скажешь, что я обход решил сделать с утра пораньше. К мельнице пускай без меня едут, я попозже присоединюсь. За старшего там Артемий остался. Если, что со мной случится, то и в лесничестве ему старшим быть. Ты ему, Вася, перечить не смей.

Я чихнул. Вот это ж надо, новости какие. Где я, а где Артемий Заяц.

– И вот ещё, что ты с мальчишками в лес не ходи.

– Я с тобой поеду, – хмуро буркнул я. – вдвоём сподручнее. Ты ж ведь ещё вчера в лесу услышал их. Или его?

– Их, – кивнул хмуро дед, – А ты, значит, не слышишь ничего?

Я покрутил головой. Ничего я не слышал, не видел и не чувствовал ни в Яви, ни в Нави. Специально ночью на опушку ходил к тому орешнику, где дед чуть с дороги не съехал.

– Завтракать не будем? – спрыгнул я на пол и потянулся, выгибая спину и хвост.

– Нет. Надеюсь, вернуться, пока все остальные спят.

– Что и бабушка спит? Сколько ж времени сейчас? – я с тоской глянул на часы. Стрелки замерли на половине шестого.

– Это я остановил, – ответил дед на мой недоумённый взгляд. – Чтобы боем никого не разбудили. Ну и если что, знать будут, когда мы ушли.

– Ладно, – согласился я.

Дед надел тулуп, обулся, отворил мне дверь и вышел следом. Небо потускнело. Воздух был сырым, в нём явно чувствовалось приближение весны, но весны не звонкой, радостной, полной щебета птиц и весёлой капели, а какой-то тягостной, грязной.

Карлуша стоял у повети уже под седлом. Я потёрся мордой о перила крыльца, обновляя метку. Пусть все знают, кто в доме хозяин. Дедушка поправил подпругу, одним махом вскочил в седло и повёл мерина к воротам. У открытой калитки нас ждал дворовый дух.

– С добрым утром, дядюшка, – кивнул я ему.

– И тебе, Хранитель, доброго пути, – ответил Овинник, подсаживая меня в седло к деду. – Не гуляйте долго, к вечеру снег пойдёт, похолодает.

Я взглянул на Егора Гавриловича. Лесник был хмур и сосредоточен. Если всё так, как он говорит, то может зря мы вот так без подготовки едем. Может, надо было охранных амулетов наплести, в Изнанку выйти и во всей экипировке встретить врага. Хотя какой там может быть враг? Места вокруг тихие, спокойные. навники людей не пугают, да и люди им не вредят умышленно, так что обид кровных никто ни на кого не держит.