Наконец, не выдержав, я высунул наружу морду. Каково же было моё удивление, когда вместо оживлённых улиц моим глазам явился утопающий в сугробах зимний лес. Причём как раз та часть его, что была мной вдоль и поперек излазана и избегана.

– Это что, такая шутка? – обратился я, почти рыдая, к Егору Гавриловичу. – Мы что, целый час по кругу ездим?

Дед покрепче взял поводья и ответил мне с ленцой:

– А с чего ты взял?

– Как с чего? – я принялся карабкаться наружу из мешка. – Едем, едем, а никак на место не приедем!

– Эк, ты, братец, совсем избаловался, – засмеялся дед, – Всё бы тебе прыг-скок легкоступом30 летать.

Он протянул ко мне ручищу в тёплой рукавице, вынул за загривок из мешка и усадил перед собой в седло.

– Сиди смирно, а не то обратно запихну.

Я притих и крепче уцепился за седло когтями. На свежем воздухе мне вроде полегчало, но сидеть было и так ужасно неудобно. Я стал прикидывать, как долго мы ещё будем в дороге, и сколько времени на тряской лошади приличный кот сможет просидеть смирно. Выходило, что такое уравнение корней общих не имеет. Необходимо было срочно поменять что-то в условиях задачи.

– А нельзя ли нам быстрее ехать? Или медленнее? Не знаю уж, что лучше будет, но чтоб только не так сильно трясло? – обернулся я к деду с вопросом. Тот лишь усмехнулся в усы и попридержал коня.

– Так Вас устроит, Ваше сиятельство? – поинтересовался он. – Ты, Василь, сразу бы сказал, что в путешествии намерен получить все тридцать три возможных удовольствия. Тогда б я заложил карету сообразно твоим требованиям.

Я смолчал. Решил, что для дискуссии моя позиция довольно слабая и неустойчивая. Зато дед, видать решил поговорить.

– Ну, вот что, кот учёный, – продолжал витиевато издеваться он, – поведай мне, рабу своему жалкому, зачем тебе понадобилось в град-столицу меня сопроводить? Что-то я не разобрал в твоём рассказе про избушку, или у тебя ещё какие-то дела в Ольховке есть?

– Нет у меня никаких дел там, – буркнул я, нахохлившись.

– А тогда, зачем ты со мной едешь? На нотариуса глянуть захотел или владельцем сруба этого интересуешься?

– Не знаю, может и нотариусом, только чую я, что надо мне с тобой поехать. Вот как хочешь, так и понимай это, Егор Гаврилович.

– Да про чутьё своё ты говорил уже. А что-нибудь ещё сказать не хочешь?

Я разозлился.

– Не хочу. Вот хоть в мешок сажай, хоть вовсе наземь ссаживай, а говорить тут больше не о чем. Я тебе всё про тот сруб, как есть всё, сразу выложил. Ты меня не слушаешь и всё равно купить хочешь. Та вот я на эту куплю продажу своими глазами посмотреть хочу.

– Отговорить пытаешься?

– Не отговорить, а предостеречь. Не избу берём, кота в мешке. Не знаю я, кто в ней живёт. Не считывается в Изнанке эта аура. Есть там жилец и не один, а вот хороший он или злой, кто его знает. Мне представиться не вышел. На вопрос ни на один не ответил. Что я тебе ещё сказать могу. Нехорошая избушка, мутная.

– Ладно, Вась, поглядим. Может оно и не страшно вовсе это твоё Лихо одноглазое. – Сплюнул дед Егор для очистки совести через плечо, тронул поводья и опять пустил Карлушу вскачь. Начались мои мученья снова. Да только сжалился он надо мной через минут пять. Расстегнул ворот тулупчика и засунул за пазуху, только голова осталась торчать. Я аж замурлыкал от тепла и уюта. Потоптался чуть, пристраиваясь мордой вперёд, и запел. Дед подхватил затянутый мной мотив и лес вокруг словно замер, уснул. Ещё бы не уснуть, когда ему Хранитель и Лесник колыбельную в два голоса поют.

При въезде в Ольховку хозяин снова спрятал меня в мешок, чтобы расспросов лишних избежать, как он изволил выразиться. Я спорить сильно не стал. Решил на деле сфокусироваться. Как к сельсовету мы подъехали, так дедушка мешок со мной за спину забросил и, спешившись, Карлушу к изгороди повёл.