Он кое-как кивнул. Это удалось ему с трудом, учитывая положение моего пальца. Я разжал руку. Он шумно задышал и рукой оттянул воротник. Круглое лицо слегка перекосилось, а фарфорово-голубые глаза утратили младенческое простодушие. Тем временем я снял маузер с предохранителя и настроился на продолжение.

Минуты тянулись, словно геологические эпохи.

– Он ушел, – глухо произнес толстяк. – Попытка сорвалась, но они предпримут другую. Вам не удалось избежать развязки, вы просто отсрочили ее.

– Будем живы – не помрем, – отозвался я. – Давай-ка пробовать воду. Ты первый.

Я подтолкнул его дулом в спину. Обошлось без выстрелов. Я рискнул оглядеться: в поле зрения ни одного черного плаща.

– Где твоя машина? – спросил я.

Он кивнул на черный «мармон», припаркованный на другой стороне улицы. Я провел его к автомобилю, подождал, пока он усядется за руль, и забрался на заднее сиденье. Рядом стояли другие машины с тонированными окнами – большое удобство для снайпера. Но никто не выстрелил.

– У тебя тут есть что выпить? – спросил я.

– Что?… Ах, да… Конечно.

Толстяк старательно скрывал удовлетворение.

Вел он паршиво, как вдова средних лет после шестого занятия: трогал рывком, выскакивал на красный свет – и так через весь город, пока мы не добрались до места. Колвин-Корт оказался засыпанным щебенкой тупиком, который полого поднимался к сплетению телефонных проводов. Высокий и узкий дом четко выделялся на фоне неба, чернея пустыми окнами. Мы свернули на подъездную дорожку из двух полосок потрескавшегося бетона с проросшей посередине травой, обогнули здание и, оставив позади деревянную лестницу, о которой упоминал толстяк, подошли к входу. Дверь шла туговато, но потом распахнулась, и мы ступили на потертый линолеум. Потянуло кислым запахом несвежего капустного супа. По примеру провожатого, я остановился и прислушался к напряженной тишине.

– Не беспокойся, – сказал толстяк, – здесь нет ни души.

Пройдя узким коридором, где я задевал локтями стены, мы миновали тусклое зеркало, подставку для зонтиков и поднялись по лестнице, покрытой черной резиновой дорожкой, прижатой позеленевшими медными штырями. Пол скрипел под ногами. Высокие напольные часы стояли, стрелки показывали десять минут четвертого. Наконец мы вошли в невысокое помещение с коричневыми обоями и темными дверями, которые едва виднелись в бледном свете, сочащемся в зашторенное окно.

Толстяк нашел девятый номер, приложил ухо к двери, затем распахнул ее и подтолкнул меня внутрь.

Я окинул взглядом комнатенку: прочная двуспальная кровать под шелковым пологом, трюмо, стул с прямой спинкой и проволочной подножкой, кресло-качалка, не совсем вписывающееся в обстановку, овальный столик со следами засохшей грязи. В центре потолка – подобие люстры с тремя маленькими лампочками, из которых горела только одна.

– Да-а, апартаменты, – заметил я. – Тебе, видно, туго приходится.

– Просто временное жилище, – отозвался он небрежно. Он предложил мне кресло-качалку, а сам расположился напротив на стуле.

– Так вот, – начал он, соединив кончики пальцев, точно ростовщик, готовящийся сорвать славно нажиться на отчаявшемся просителе. – Теперь, я полагаю, тебе не терпится узнать все о человеке в черном, о том, каким образом мне стало известно…

– Не особенно, – сказал я. – Меня больше интересует, на что ты рассчитывал? Неужели ты и вправду думаешь, что сумеешь выпутаться?

– Боюсь, я не совсем понимаю, – пробормотал он и склонил голову набок.

– Чистая работа, – объяснил я. – В некоторой степени. Ты мне наплел с три короба, и если бы я заглотнул приманку, то человек в черном проткнул бы меня иглой с наркотиком. А если бы я поддался, то с благодарностью пришел бы сюда.