Такие мы, люди. Людишки.

…поезд медленно приближался к перрону Московского вокзала. Низкое влажное небо без конца сыпало на питерские крыши белую труху снега. За замызганным окном вагона медленно плыли мутные очертания крыш. Медленно – как во сне. Питер всегда производил на меня впечатление сна. И в пасмурный день, когда реальность сквозит сквозь шорох шин по мокрому асфальту, сквозь шелест дождя, сквозь пасмурный сумрак. И в солнечный день, когда осеннее холодное солнце слепит глаза, как зеркальце психиатра…

Кто-то дернул меня за рукав, я оглянулась и увидела маленькую, лет пяти, девочку. Она посмотрела на меня ангельскими голубыми глазами и протянула калейдоскоп.

– Возьми, – сказала она настойчиво.

– Посмотреть? – спросила я, немного теряясь.

У детей бывает такой взгляд, будто сквозь из зрачки на тебя смотрит сам Творец, само небо, сама Твоя Совесть. А тебе ведь всегда есть, что от нее скрывать. Это был такой взгляд, и мне не хотелось затягивать общение. Я послушно взяла калейдоскоп и прильнула к глазку.

Цветные осколки в призме зеркального колодца были похожи на таинственного инопланетного ежа. Я поворачивала трубку, и еж менял окраску. Поворот. Поворот. Еле слышный стеклянный звук.

В детстве я любила такое.

Когда я вернулась в реал, девочки рядом не было.

Задев меня чемоданом, мимо протиснулся толстый мужик. Следом к выходу пробиралась толстая старуха в шляпке и каракулевой шубе и огромной тележкой на колесах.

Девочки среди них не было. Но, возможно, она вернулась в вагон. Поезд остановился, все начали выходить. И я – тоже.

Влажный ветер дохнул в лицо.

Мишка и Анечка с весельем – такое, знаете? – веселье «на следующее утро» – кинулись меня обнимать.

– Привет, Ритка! – Анечка прильнула к моей щеке.

– Исхудала! Привет! Одни глаза! – Мишка обнял и по-медвежьи хрустнул мной.

– Идем? – Анечка повернулась плечом к выходу.

– Погодите. Мне надо дождаться девочку, – сказала я, показывая калейдоскоп. – Мне нужно вернуть ей игрушку.

– А-а. Хорошо.

Мы стали ждать. Снег валил крупными белыми хлопьями и щекотал нос. Пассажиры выходили один за другим, но девочки не было.

– А ты – в командировку? Или так? – спросила Анечка.

– И так, и так, – сказала я. – Устроилась в глянец. Пишу статью про художников. Меня интересуют особые случаи. Психи. Необычные истории. Самоубийцы, извращенцы. Скандалы.

– Тебе повезло, – пробасила Анечка. – Сейчас мы пойдем к человечку, который знает кучу таких художников.

– Реально? – удивилась я своему везению. – Класс!

– Да! Реально. – Анечка уверенно кивнула. – Это невероятный проект. Напиши обязательно.

– А в чем суть?

Мишка рассказал более подробно:

– Художники там рисуют какие-то знаки, они не знают целого. Целое будет составляться из фрагментов. И тот, кто будет составлять, тоже ничего не знает.

– Интересно.

Последний пассажир покинул вагон. Проводник вопросительно посмотрел на нас.

– Все. Больше никого нет, – сказал он и начал закрывать за собой дверь.

Девочка так и не вышла.

– Странно, – сказала я. – Где же девочка?

– Наверное, мы не заметили. Заболтались. Забей. Значит, тебе просто подарили этот каллейдоскоп.

На углу Лиговки и небольшого переулочка, выходившего на Пушкинскую улицу, нас ждал нежно-розовый «Хаммер».

Мы с Анечкой сели назад, Мишка сел рядом с блондинкой, сидевшей на месте водителя. Блондинка обернулась.

– Привет, – сказала она и окинула меня холодным взглядом.

Я обратила внимание, что на ее левой руке сверкает крупный бриллиантовый перстень. Тысяч на пять долларов. Интересно, хахаль подарил? Или сама родины напродавала? Что-то не припомню ни одного ученого с такими деньжищами.