– Чувство безопасности. Чувство, что я здесь у себя дома.

– Ты ради этого и пришел к нам? Ради безопасности?

– Отчасти да. Это плохо?

– Но теперь безопасности больше нет – вот и на тебя в городе напали.

– Да. Я очень испугался тогда, святой отец.

Настоятель задумался, глядя в огонь, и наконец спросил:

– Как там поживает брат Лайбан?

– Он поправляется не так быстро, как следовало бы. Дух его угнетен, однако раны заживают. Думаю, через несколько дней он пойдет на поправку.

Настоятель перевел взгляд на Брейгана.

– Брат Лантерн полагает, что мы должны уйти. Он думает, что толпа соберется снова и с недобрыми намерениями придет к монастырю.

– Ты тоже так думаешь, святой отец? – с бьющимся сердцем прошептал Брейган. – Нет, быть не может! Они уже успокоились. Мне кажется, что нападение на брата Лайбана явилось последней каплей. Сделав это, они поняли, что поступали дурно. Поняли, что мы не враги им, а друзья. Разве ты думаешь иначе?

– Ты ведь родом из большого города, Брейган?

– Верно, святой отец.

– И у вас, наверное, многие держали собак?

– Да.

– А в полях за городом паслись овцы?

– Да, – недоумевая, повторил Брейган.

– Я тоже городской. Люди прогуливают своих собак рядом с овцами, и ничего не происходит. Но бывает, что собаки убегают от своих хозяев и сбиваются в стаю. В такой стае домашние животные быстро дичают и могут причинить овцам большой вред. Случалось тебе видеть нечто подобное?

– Да, святой отец. У стаи свои законы. Собаки забывают все, чему их учили, и становятся… Ты уподобляешь горожан этим одичавшим собакам?

– Да, Брейган. Они собрались в стаю и верят, что их действиями руководит праведный гнев. Убивая, они почувствовали себя сильными. Они, как одичавшие собаки, упиваются этой своей силой и жестокостью. Последние годы были для них тяжелыми – неурожай, засуха, чума. Война с Датией истощила страну. Люди напуганы и озлоблены. Им нужно свалить на кого-то вину за свои лишения и потери. А предстоятели нашей Церкви высказываются против войны, и многих из них заклеймили предателями. Некоторые уже казнены, и сама Церковь обвиняется в пособничестве врагу. Горожане придут непременно, Брейган, – придут с ненавистью в сердцах и смертоубийством в умах.

– Тогда брат Лантерн прав, и нам надо уходить.

– Ты не принес еще монашеского обета и волен поступать, как пожелаешь. Как, впрочем, и брат Лантерн.

– Так ты не хочешь уходить, святой отец?

– Орден останется здесь, ибо это наш дом, а горожане – наша паства. Мы не покинем их в час нужды. Подумай об этом, Брейган. Возможно, у тебя будет еще несколько дней, чтобы принять решение.

Настоятель Кетелин с тяжелым сердцем проводил взглядом молодого послушника. Брейган – добрый, хороший мальчик. В его душе нет зла, нет темных углов.

Кетелин распахнул окно и вдохнул прохладный горный воздух.

В этом воздухе не чувствовалось ни безумия, ни злых чар, и тем не менее они присутствовали. Миром овладевало безумие, словно некая невидимая чума проникала в каждый дом, замок и хижину. Когда-то в детстве Кетелин, гуляя с отцом на высоком морском берегу, видел, как грызуны полчищами бросаются с утесов в море. Пораженный, он спросил у отца, почему зверьки это делают. Отец не сумел объяснить и сказал только, что это происходит через каждые двадцать лет – непонятно отчего.

В этих словах – «непонятно отчего» – было что-то жуткое.

Такое повальное самоуничтожение должно иметь хоть какую-то причину. Кетелин и теперь, в шестьдесят семь лет, не нашел ее – только на сей раз его занимали не грызуны, а люди. Когда это началось? Когда Вентрия вторглась в Дренан? Или это было лишь признаком болезни? Война охватывала страны восточного континента, как степной пожар. В Вентрии до сих пор не утихала междоусобица, вспыхнувшая после поражения при Скельне пять лет назад. Тантрию тоже терзали мятежи, за которыми последовала война с восточными соседями, Датией и Доспилисом, идущая до сих пор.