У лавки Розаева в постоянных клиентах состояли две китаянки, одна – Чэнь Сюэцин, а другая – Ди Фангуй. Их ноги ему были знакомы еще лучше, чем лица. Розаеву нравились ноги этих женщин, ведь среди китаянок их возраста немало имели маленькие забинтованные ножки, а у этих ступни были большие и здоровые. Розаев не выдерживал вида женщин с маленькими ножками, ему казалось, что они вот-вот упадут, и он бросался их поддерживать. Чэнь Сюэцин и Ди Фангуй обожали покупать обувь, но любимые цвета у них различались. Чэнь Сюэцин нравились холодные оттенки, черно-синий или коричневый. А Ди Фангуй любила розовый, бежевый, белый и серый, если не теплые тона, тогда нейтральные. Каждый раз в конце года старик Розаев лично брался за дело и тачал для них по паре сапожек.

Ди Фангуй чувствовала, что Розаев с ней заигрывает. Когда она примеряла сапоги, он всегда с влюбленным видом нежно сжимал ее лодыжки. Однажды зимой Цзи Юнхэ пришел в обувную лавку вместе с женой и все это заметил, а вернувшись домой, принялся метать громы и молнии: мол, похотливый старый козел захотел отведать нежной травки, какое бесстыдство! Он объявил Ди Фангуй, что даже за сто связок монет он не дал бы Розаеву с ней переспать! Ди Фангуй даже запереживала: как это человек, который печется только о корысти, вдруг стал врагом своего заработка, и спросила его о причине. Цзи Юнхэ сплюнул: «Если этот козлина тебя поимеет, то после него ни у кого удовольствия не будет! Сама подумай, какому мужику захочется в овчарню!»

Ди Фангуй надулась, открыла сейф, прихватила денег и отправилась в русский магазин одежды, где справила себе костюм, чтобы выглядеть как заморская дама. Она обрядилась в длинную шерстяную юбку, кожаные сапоги до колен, свободное пальто из овечьей шерсти, голову украсила серой фетровой шляпой с разноцветным гусиным пером. Дерзко покачиваясь, она вернулась в зерновую лавку. Издалека заметив Ди Фангуй, Цзи Юнхэ сначала подумал, что к ним явился новый покупатель, и с улыбкой на лице вышел навстречу. Обнаружив свою ошибку, Цзи Юнхэ сначала смутился, а затем пришел в ярость, повалил жену на сугроб, содрал с нее одежду, обозвал мотовкой и, схватив в охапку наряды, тут же отнес их в комиссионку. Продрогшая в снегу Ди Фангуй со слезами поднялась с земли и ушла в лавку, где набрала в черпак рис, гаолян и пшеницу, перемешала их и высыпала под вязами.

На следующее утро Цзи Юнхэ услышал, что вороны за окном шумят веселее прежнего, открыл двери и обнаружил под вязами целую стаю птиц, наслаждающуюся зерновым пиршеством! Цзи Юнхэ смекнул, в чем тут дело, он вернулся в дом и запер дверь в жилую комнату, закрыв внутри сладко спавшую жену. Целых три дня и три ночи он не давал ей ни зернышка риса! Сам он эти три дня спал на складе. Запертая в одиночку Ди Фангуй не шумела и вообще не издавала ни звука, в комнате было пугающе тихо. На четвертый день Цзи Юнхэ немного встревожился и через дверь громко спросил: «Ну, отведала голода, как тебе? Скажи мне что-нибудь доброе, и я тебя выпущу». Слабым голосом Ди Фангуй ответила: «Не стоит, подождем еще пару дней, одним махом все проблемы и решим, я освобожусь от бренной жизни. Ты наверняка пожалеешь денег для моего гроба, так на собаке утащи мой труп на отмель у реки, пусть меня там воронье расклюет». Цзи Юнхэ перетрухнул не на шутку и тотчас отпер дверь: ему не хотелось обрубить источник своих доходов.

Еще в прошлом году, чтобы навести на базаре порядок с торговыми местами, русские начали строить на берегу Сунгари Южный рынок, то есть новый базар, и распорядились, чтобы все торговцы до зимы туда переехали. Однако из-за наводнения, случившегося в летний сезон, у побывавших под затоплением строений отвалилась штукатурка, навесы покрылись плесенью, полы были сырые, многие лавки требовалось ремонтировать; опять же арендную плату на Южном рынке установили высокую, а жизнь там отнюдь не била ключом, поэтому мало кто из торговцев туда перебрался. Ди Фангуй больше всего переживала, что обувная лавка Розаева тоже переедет. Она ведь так привыкла к магазинчику с серыми стенами, спрятавшемуся в маленьком переулке, и к его нежно-розовой вывеске, висевшей над входом: только в таком антураже лавка трогала ее душу.