Распрощавшись с товарищем, Ван направился прямиком на улицу Чжэнъяндао в Фуцзядяне заказывать вывеску из ясеня с бронзовой окантовкой и надписью «Постоялый двор „Три кана“», выведенной крупными иероглифами с позолоченными краями. Однако когда вывеску стали крепить над входом, У Фэнь вновь разбушевалась: мол, почему у черных иероглифов золотые края? Только тогда до Ван Чуньшэня дошло, для нее табуирован сам иероглиф «цзинь» – «золото». Не зная, куда деваться, он принялся увещевать жену: «Будь ты по фамилии Бай – Белая, я бы в две линии обвел эти иероглифы белой краской. Носи ты фамилию Лань – Синяя, трижды обвел бы синей. А вот если бы ты была Хун, что звучит как Красная, а я не обвел бы надпись шестью красными линиями, то позволил бы тебе отрубить свою руку». У Фэнь стало смешно, и она отстала от мужа.

После открытия постоялого двора дела пошли весьма недурно. Среди трех канов два больших, отведенных для мужчин, всегда были полны. А вот маленький кан, предназначенный для женщин, в восьми-девяти случаях из десяти пустовал. Это и неудивительно – кто ж из мужчин, отправляющихся на чужбину по делам, захочет брать с собой домашних?

Ван Чуньшэнь с женами распределили обязанности: мужчина таскал воду и колол дрова, закупал съестное и помогал жильцам приобретать билеты на поезд или пароход. У Фэнь взяла на себя работу полегче – подогрев канов, уборку, стирку белья, ведение счетов и так далее. Цзинь Лань же поручили таскать тяжести и готовить. Но Цзинь Лань нравилась работа у очага, всякий раз при варке мяса она сперва сама съедала парочку в меру жирных кусочков. Оттого рябое лицо Цзинь Лань после открытия постоялого двора стало лосниться.

Рожденные Цзинь Лань дети по возрасту отличались на три года – мальчика звали Цзибао, а девочку – Цзиин. Наевшись и напившись, летом они играли во дворе, а зимой лазали по обжигающе горячим лежанкам, не досаждая взрослым. Из детей Ван Чуньшэнь любил, конечно же, Цзибао. Вечером, засыпая, он привык обнимать сына.

То обстоятельство, что жен он обнимает редко, не укрылось от внимания постояльцев. Однажды в конюшне Ван Чуньшэнь застал У Фэнь кувыркающейся с торговцем лошадьми. Он не разгневался, а напротив даже – наказал им не пугать лошадей, а то те могут и лягнуть. После этого случая опозоренная У Фэнь бросилась перед мужем на колени и клялась, что ради прощения безропотно готова принять порку хлыстом. Ван Чуньшэнь с презрением ответил: «Нет у меня времени хлестать тебя, уж лучше я трубку выкурю!» Эти слова стали для У Фэнь куда более жестоким наказанием, чем порка.

Поняв, что муж никогда больше не будет с ней спать, У Фэнь начала присматривать среди постояльцев, мотавшихся с Юга на Север, кого-нибудь себе по сердцу. И несколько лет назад такой человек ей действительно попался. Его звали Ба Инь, когда-то он в Хайларе[5] был «жнецом», то есть собирал опиумный мак, но затем цинский двор запретил опиум, посевы мака сократились, пришлось ему заняться пушниной на станции Маньчжурия. Переселенцы из Хэбэя и Шаньдуна приловчились в окрестностях Маньчжурии охотиться на степных сурков, то есть тарбаганов, их шкуру сбывали торговцам пушниной и зарабатывали на этом. Поскольку мех у сурков был пышный и мягкий, выглядел красиво и дорого, да еще и морозы держал хорошо, из него шили самые ходовые шубы. В общем, кошельки у тех, кто занимался мехом тарбагана, были туго набиты.

Всякий раз приезжая по торговым делам в Харбин, Ба Инь непременно заглядывал в Фуцзядянь и останавливался на отдых в постоялом дворе «Три кана». Цзинь Лань, увидев, что У Фэнь завела любовника, решила не отставать и попыталась с помощью вкусных яств завлекать постояльцев. Однако из-за ее страхолюдства мужчины ее сторонились. А вот Ди Ишэну, евнуху, служившему раньше в Запретном городе, она запала в душу, и он поселился в «Трех канах». Хотя евнух в постели не мог сослужить ей службы, но для ее самолюбия было довольно и того, что он стал ей опорой в других делах, а надо сказать, что вел он себя с окружающими по-хамски и с ним никто не хотел связываться.