– Правильно! – загалдели рабочие. – Пошла вон!

Дама попятилась:

– Но я хотела…

– Убирайтесь отсюда!

Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.

Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом – за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…

Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни, и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.

Сидя на крылечках, старики играли в маджонг – азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и, если ребёнку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.

От усталости у Клима онемело все тело, в горле першило, а кожа на лице и шее горела, как от ожога. Ещё месяц такой «работы» – и точно подхватишь либо астму, либо туберкулез.

Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.

– Садитесь, я подвезу вас, – сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.

Клим в изумлении смотрел на нее.

– Я вам всю машину измажу, – начал он, но дама отмахнулась:

– Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?

Клим представился.

– Значит, я правильно угадала, что вы русский! – просияла дама. – Вам куда?

– Во Французскую концессию.

– Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.

Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад; да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец «бьюик» с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!

Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки – каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребёнок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.

Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком – мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время – минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения – минус двадцать центов, громко плачешь – минус доллар.

Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом «Защитим детей».

– Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, – сказал Клим. – Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в тёмных, затравленных и жестокосердных взрослых.

– Как же вы там работаете? – спросила потрясенная Эдна.

Клим пожал плечами:

– Как и все.

Шофер подвез его до авеню Жоффр.

– Мне ещё надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, – сказала Эдна. – Хотите поехать со мной?

Клим покачал головой.

– Миссис Бернар, я работаю с шести утра.

– Я буду платить вам! Сколько вы хотите? Пять долларов? Десять?