В тесной комнатке училищного общежития Сергей еще и еще раз перечитал письмо командира четвертой эскадрильи. Долго сидел за столом, оглушённый неожиданным горем. Лица живых в его памяти ребят стояли перед глазами. С обоими он провел в небе не один год. Скомкал страшное письмо в громадной пятерне, встал из-за стола и бросился на кровать лицом вниз. Слез не было, они остались где-то внутри, душили, горьким комком перекрывали горло.

Вечерний мороз был лют и Сергей, отвыкший на Украине от забайкальских минус сорока пяти с прошибающим насквозь хи'усом, почти незаметным ветерком с ледяных таежных пространств, опустил уши у форменной шапки, поднял воротник легонького аэрофлотовского пальто. Стоя на остановке, постукивая ботинком о ботинок, решил: если автобус не придет через десять минут, то к родителям на другой конец города не поедет, направится домой.

Полуметровые стрелки на огромных часах, встроенных в цокольный фасад здания аэровокзала, дергаясь, переместились на несколько делений. Автобуса все не было, толпа на остановке густела. Подряд, один за другим, приземлились два Ту-154, и пассажиры повалили к воротам с надписью: «Выход в город», заполнили привокзальную площадь.

«Так тебе и надо, дураку! – мысленно ругнул себя Сергей. – Оставил бы на дорогу тысяч десять-пятнадцать, сейчас бы сел в тачку и через полчаса был у стариков. Пока парился в баньке, а сегодня как раз суббота и батя ее натопил, маманя наварила пельмешек, выпили бы, отметили переучивание… Все, ноги заходятся, надо топать домой. Автобуса нет, а и пришел бы – все равно не влезешь, толпища!»

Вздохнув, он взял за ручку увесистый чемодан, побрел, раздвигая широкими плечами людей. В авиагородке было безлюдно, мрачно. И неожиданно Сергею расхотелось идти в свою маленькую холостяцкую неуютную квартирку. Там тоже пусто и мрачно. Его никто не ждет. Давно не ждет. После ухода Ольги он долго приходил в себя: пытался с головой уйти в работу, пробовал даже пить. Первое не помогло, второе и подавно. Пить он не умел никогда, а учиться и привыкать не захотел. В го'ре выручило другое – время. Оно постепенно расставило все по своим местам, успокоило, выправило крен, уточнило курс. Появились и женщины, но ни с одной из них Сергей не смог обрести того, что имел с Ольгой Гончаровой. А она исчезла без следа, и он знал, что своего решения жена уже никогда не изменит.

Сергей неожиданно замедлил шаги, остановился. И вдруг до боли ясно вспомнил давнюю картину: вот так же шли они однажды с Андреем Кедровым после тренировки на тренажере, так же скрипел снег под ногами, так же обжигал лицо морозный хиуc.

«Слушай, Серега, а давай-ка пойдем ко мне, Маша оладушки обещала испечь, посидим, чаи погоняем, телевизор посмотрим, покалякаем…»

А теперь Андрея нет. И больше никогда он не пригласит на оладьи, потому что уже не шагает по земле своей валкой медвежьей поступью тот добрый домовитый великан, с которым вторые пилоты считали за честь летать и которого между собой звали необидной кличкой «Крупный».

У двери, заботливо и аккуратно обитой коричневым дерматином и поблескивающей бронзовыми декоративными гвоздиками, Сергей остановился, коротко позвонил. Он еще хотел нажать кнопку – так долго никто не открывал, и в это время расслышал за дверью какое-то движение. Щелкнул замок, в проеме стояла Мария Кедрова. Она молча смотрела на Сергея, будто не узнавала, потом медленно отступила назад, давая понять, что приглашает войти. И он, тоже молча, перешагнул через порог. Сначала Сергей подумал, что это от яркого света в прихожей лицо Марии показалось ему таким изменившимся, но, когда глаза привыкли, увидел, как сильно она постарела за эти семь месяцев, что его не было здесь.