Долгий протяжный звук. Томительный. Долгий. А за ним новый – еще более долгий и еще более томительный. Эти звуки ранили сердце. Они заставили Хеллу застонать. Они заставили его прижаться к сухому корневищу лиственницы. Он снова хотел петь, выводить необычные слова. У него губы сладко шевелились, таким сильным было желание.

Дети мертвецов вдруг ожили. Одни садились на корточки, опустив длинные руки к земле, поднимая бородатые лица к звездному небу, другие наоборот вскакивали. Кто-то принес огромный высушенный болотный корень, развернутый, как больная раковина, и новые звуки – еще более долгие, еще более рвущие сердце, понеслись над ночной поляной.

Хеллу знал, что чаще всего в пещере поют калеки.

Он знал, что чаще всего поют те, кто не способен ни на что другое.

Он знал, что чем сильнее искалечить человека, тем охотнее он будет петь.

А еще лучше, если поющий будет чахнуть прямо с детства. У таких меняется отношение к жизни. Это очень хорошо, если поющий за всю жизнь не убьет ни одной птички. Рыбы, увидев наклоняющуюся к воде тень поющего, смеются и беззвучно раскрывают рты. Певец может подсказать мастеру важное, может даже помочь кому-то, но настоящим делом занимается все же охотник. Он может сутками преследовать оленье стадо, он прячется от злобного холгута, он ныряет в воду, как рыба, подобно летучей мыши скрывается в лесу. В спальном пологе он сам берет молодую женщину. Он товарищ по жене многим охотникам.

Хеллу сжал зубы. Наверное, он не такой, как все.

Он не хочет, но его голос сам пробивается сквозь сжатые губы. Увидев Большое копье, он против воли начинает пританцовывать. И Дети мертвецов, они тоже не похожи на ужасных калек, но вот поют. Обнявшись, раскачиваются и поют.

Будто из пламени костра вынырнула женщина.

Хеллу сразу узнал молодую красивую.

Ярко освещенная, тонкая, мерцая, как чудесная волшебная рыба, молодая красивая шла по кругу. На ней была узкая набедренная повязка, груди вызывающе торчали чуть в стороны, волосы летели, как темный дым. Они, наверное, пахли дымом. Стоило чуть замедлить темп, и эти темные волосы падали на глаза, закрывая мир летящим занавесом. Но танцующей не надо было смотреть на мир. Она чувствовала землю мелькающими длинными ногами. Она видела сквозь тьму. Стремительно, как летучая мышь, правила полет, куда ей хотелось.

«Эхекой-охекай!»

Потом вскочил молодой охотник.

Он бил в ладоши. Он прыгал и корчился.

За ним вскочил второй. За вторым – третий.

Вопя, прыгая, хлопая ладошами, Дети мертвецов включались в неистовый хоровод. Бессмысленные слова, подергивающиеся члены. На фоне взлетающих рук, повязок, изгибающихся ног, визжащих фигур, летящих в небеса искр вновь возник изломанный силуэт молодой красивой, и Хеллу, не понимая, ничего не слыша, сам вместе с ними тянул долгую пронзительную ноту, так широко раскрыв глаза, будто их никогда не касался едкий угар пещерных зимних костров.

Спасаясь от удара, метнулся в сухие заросли.

Ослепленный болью и темнотой, ломился сквозь трещащие камыши.

Вой и вопли катились за Хеллу. Это сама ночь катилась за ним под низкими хрупкими звездами, хотя что-то подсказывало охотнику, что погоня не продлится долго.

Ранним утром, очертив магический круг и воткнув в песок ветку, указывающую направление, хмурые Люди льда углубились в пасмурный лес. Своды ветвей приняли их, как низкая влажная пещера, в глубине которой одиноко вскрикивал робкий клест. Стада уходили. Надо было догонять олешков. Надо было колоть копьями, волочить запасы в пещеру. Блеклые купальницы под ногами. Вереск на бедных холмах.