У каждого свой запах.

Хеллу по старой кости легко мог определить – принадлежала эта кость старому охотнику трибы или когда-то убит был чужой? Но запах молодой красивой смутил его. Пошарив по полу, наткнулся на сухую обожженную кость. Она сразу удлинила, усилила его руку. Заворчав, не понимая, почему его оставили под таким ненадежным присмотром, как эта молодая красивая, опасаясь неслыханной ужасной ловушки, одним движением Хеллу нырнул в зловещую, вобравшую страхи, тьму.

Запоздалый вскрик молодой.

Но никто не гнался.

Старый Тофнахт сидел на корточках у входа в пещеру.

Скалы снаружи, как грибами, обросли ласточкиными гнездами.

Ласточки метались, как темные молнии, чиркали воздух. Задыхающийся Хеллу молча присел на корточки рядом с Тофнахтом. Подходили другие охотники, обнюхивались. Одни касались Хеллу пальцами, другие просто присаживались. Волосатые головы, бородатые лица, настороженные взгляды. Из душной пещеры несло дымом, застоявшимся воздухом, прелью, слежавшимся мышиным пометом. Кто-то недоверчиво вскрикнул, кто-то уставился на гребни известняковых скал, пасмурно подсвеченных утренним солнцем.

Густой белый снег медлительно падал на воду реки, на плоские холмы, на тихие пространства тундры. В воде превращался в тусклые мягкие блины, уносимые течением. Выдра, выскочив на берег, испуганно фыркнула. Потом скользнули из белой сумятицы угрюмые тени. Одного охотника несли, он был ранен. В пещере посадили на пол, но он и сидеть не мог. По ударам на голове Хеллу понял, что охотники совсем недавно встретили в лесу Детей мертвецов.

Солнце поднялось.

Злобные ручьи бешено понеслись с холмов, снося ил, песок, камни.

Умершего от ран охотника посадили на дно неглубокой ямы. Кожаная рубаха, расшитая мелкими ракушками и костяными пластинками, на ногах простые муклуки, парка без капюшона с разрезом на груди, заколотым костяной булавкой, на руках костяные браслеты.

На низкой лиственнице стрекотала сорока – крутила хвостом, выкрикивала обидное, но на нее никто не смотрел. Старый Тофнахт опустил в яму костяную ложку, на плоской ручке которой скручивал в раковину свой хобот белый мамонт Шэли. Под головой умершего пристроили каменную подушку, – он устал, он хотел отдохнуть. Сперва он был на охоте, теперь пойдет под землю. Станет жить там, встретит толстого турхукэнни и весело обманет его. Для пользы Людей льда весело обманет. Скажет, размахивая красивой ложкой: «Смотри, какая у меня! Таких теперь у меня много будет!» И погрозит белому: «Не ходи в тундру».

Смерть – опасное состояние.

Охотники молча переминались, им хотелось уйти.

Им хотелось мять в руках стебли речного чеснока, острым соком натирать лица.

Они больше не хотели стоять над холодной ямой, боялись смотреть на умершего. С этим ничего не сделаешь. Напрасно старик Тофнахт посыпал лицо умершего охрой. Желто-коричневый порошок не возвращал живого темного цвета.

По узкому каменному лазу Хеллу пробрался в обширный грот.

Пахнуло темной прохладой из глубокого колодца, в котором много столетий назад стучал по стенам человеческими берцами певец Напилхушу. Метнулись тени, летучая мышь горестно вскрикнула. В соседнем гроте такие мыши свисали из-под кровли настоящими черными гирляндами. Там на три локтя неровный пол покрывали пласты их черного окаменевшего помета. Опасливо коснувшись рукой уродливых медвежьих черепов, пыльной пирамидой сложенных в заплывшей сталактитами нише, Хеллу поднял глаза и ужаснулся. Прямо в глаза отблескивал широкий наконечник Большого копья, вырезанный из цельного бивня. Этот бивень долго размачивали в особенном растворе, потом выпрямляли, надрезали с боков кремневыми лезвиями. Тщательная шлифовка выявила скрытый сетчатый рисунок. Конечно, такое Большое копье пронзит самую толстую, самую засмоленную шкуру. Сразив гиганта, можно весело прыгать через мохнатую, еще теплую тушу и играть в военные игры. Двенадцать самых сильных охотников с громким криком бросятся на белого мамонта Шэли, а еще двое поднимут парус, чтобы столкновение оказалось смертельным.