Казалось, сумасшествие охватило всю землю, которая целиком вошла в гигантскую космическую туманность безумия, сводя с ума, искажая добрый, ясный, живой солнечный свет, который теперь стал другим, и предметы, и люди в его лучах были уже не такими, как прежде. Они увидели в других слабости, мелкие изъяны, другой язык, другие лица, глаза. Злой свет открыл в самих себе невидимую прежде зависть и удивительно какую-то новую, ползающую и извивающуюся, словно пойманная в руке змея, боль с запахом пустого стола, холодной постели и свистом ветра неизбежных перемен.
Несмотря на всю временную серость, в душах людей все же горел огонек надежды на лучшее, и, несмотря на всю обрушившуюся грязь, они с трепетом хранили, держались его пламени, которое вело, словно нить Ариадны, через лабиринт доподлинной лжи, трусливой лести, абстинентного трепета и проснувшегося голодного страха. Время качало людей из стороны в сторону, это было время перемен, то самое время, в которое не хотел жить китайский мудрец. Ветер нового смутного времени сгибал одинокие души-паруса, и, только объединившись, некоторые могли быть…
Евгений всегда с теплотой вспоминал новогодние праздники, они были тем магнитом, что сближал значительную часть его большого семейства, включавшего родных дедушек, бабушек, дядей и тетушек и их многочисленных детей. Новогодняя эйфория на время отодвигала скучную серость повседневности. Яркий огонь, тот что разгорался во время искрящегося брызгами добрых надежд веселья, искреннего добра, которое растекалось по жилам пьющих и вкушающих разнообразные салаты, развлекающих себя увлекательными улыбчивыми забавами людей, отгонял сырость реальности, окутывая теплом сплоченной дружной семьи.
В такой праздничный вечер Евгений прочитал собравшимся родственникам восьмую главу поэмы «Мцыри» Лермонтова. Будет совершенно справедливым заметить то, что она совершенно не новогодняя и читать ее он вовсе не планировал. Попросту его родная тетя принесла небольшие подарки всем присутствующим детям и взамен попросила прочитать стихи, что стало для него разоружающей неожиданностью. Ему ничего не оставалось, как прочитать то, что он недавно выучил в школе. Вся случайность его прочтения в тот вечер окутывает его в одеяло предначертанной исключительности того времени, неотвратимости предсказанности, оно подчеркивало весь окружающий мир, вынося ему приговор.
Оно характеризует это хмурое время перемен, когда души метались в стенах храма, смотрели за эти стены, ища себя, свою суть, часто в тщетных попытках вырваться из удушающей тесноты, во время, наполненное грозами, дождем и бескрайним ветром. В этом храме был свет, были надежды, но семя детства, выращенное в месте любви и семьи, разъелось под стихией кислотной мерзости из глубин вечного человеческого голода, того, что всегда прикован стыдом тайных мыслей к его жизни, дающей выбор, но не оставляющей места для отступлений.
Иногда прислушиваясь к себе, Евгений видел перемены своего настроения, с замиранием ощущая, словно исполинская волна, с неминуемой легкостью перекатывая через могучие горы, топила его цветущую долину. И каждый раз он надеялся, что великие горы выстоят, уберегут, но огромная волна всегда оказывалась сильнее, хладнокровно накрывая последнюю надежду, принося свои правила, новую жизнь, вознося на святой престол другого мрачного я.