Катерина услышала далекое эхо, она взяла древнее право голоса. В ней рождался истошный гул манящего света, и от этой безмерной точки расходились рябящие раскаты ее взрывающейся юной, но уже зреющей души.

Близкое молчаливое знание, единственное правильное и ведущее к краху, оно где-то рядом.

Вдумчивая Катерина с раннего детства начала познавать цену маленьким разноцветным бумажкам, заманчиво переливающимся на свету с мелкой паутиной четко выверенных линий. Через нежную кожу еще детских пальцев она познавательно впитывала их радость. Маленькая Катерина часто брала темный кожаный кошелек Татьяны, не глядя аккуратно погружала руку в его потаенные недра, бултыхала прохладные монетки, заслушиваясь запретным искрящимся металлическим позвякиванием.

– Ай-яй-яй, – говорила Татьяна, грозя мило пальчиком, снова застав Катерину со своим кошельком, – доча, кошелек трогать нельзя. – И Татьяна аккуратно вынимала его из маленьких пухленьких рук, с морщинистой угрюмостью вежливо приговаривая: – Каака, каака.

Как-то пяти-шестилетней она без спроса взяла кошелек на улицу и за несколько часов растратила почти все содержимое, увлеченно играя со своими подружками в магазин, щедро покупая торты из песка, красиво разукрашенные осколками разноцветного стекла и аппетитно воткнутыми маленькими зелеными стебельками травы, шедевры печенья и неотразимых супов в похожем кулинарном стиле и маленькие камешки-сладости, которые через мгновенье могли превратиться в бесценные брильянты, жемчужины или сапфиры.

Однажды, придя к ней в гости, проходя мимо зала, Евгений увидел Катерину вдумчиво сидящей на разложенном диване рядом со своей отдыхающей матерью, медленно вяжущей зимние носки, серьезно и внимательно пересчитывающей бумажные деньги.

– Пятьдесят пять, шестьдесят, – не спеша считала Катерина, аккуратно кладя одну купюру на другую, – шестьдесят пять, семьдесят.

Досчитав до последней, она тихонько пододвинула стопку измятых купюр прямо перед собой и вопросительно, с наигранной серьезностью, удивленно посмотрела на отстраненно-спокойную Татьяну, ушедшую с головой в свое вязание.

– И вот, – громко сказала Катерина, подождав несколько секунд, пока Татьяна не соизволила посмотреть в ее сторону. – Это все, что у нас осталось? – Она взяла тоненькую стопку купюр в руку и легко потрясла. – Как мы будем жить, занимать придется?

– Зачем занимать? – спокойно ответила Татьяна, снова опустив расслабленное лицо в свое теплое вязание. – Доживем как-нибудь, зарплата через неделю, – закончила она, еле заметно, вдумчиво улыбнувшись.

Хитрый, пытливый ум Катерины требовал все больше места, действий, ее сердце стучало ритм смело шагающей жизни. Душа толкала туда, где глаза были слепы, через джунгли ошибок, в беспросветную дождливую мглу, где ей грезился далекий райский мираж.

Осенний ветер лениво наполнял воздух печальной задумчивой промозглостью. Осень, осень, еще одна осень, длинная дорога дребезжащих луж, продирающего до жил порывистого ветра, несущегося, как говорят синоптики, обширным циклоном, выхолащивая еще недавно рожденные тени улыбок. И знакомый запах холода, уличной грязи, дождя и разбитых дорог. Но глаза… глаза людей, вкушающие серую, обволакивающую трясущимся ознобом растерянности, иссушающую, колющую повседневность этого времени года, рождали в их грешных душах огонь, согревающий их уютные кухни, просторные комнаты, широкие кровати. Полная несовместимость, сливаясь, рождала истину, миг, наполненный бесконечностью чувств, называющийся скромно «жизнь». Здесь и сейчас.