– Прости, Татьяна, я, по-видимому, не вовремя. Спокойной ночи.

– Постой, не отключайся… я жду тебя… очень жду…

Дверь в квартиру была открыта. Таня в летящем розовом халатике сидела в гостиной и курила. На маленьком журнальном столике стояла начатая бутылка коньяка, рядом лежали сигареты, блюдце с дольками лимона и шоколадка. Он молча сел напротив и прикурил дармовой америкосовский дымный продукт. Кот по-хозяйски вошёл следом и запрыгнул ему на колени, нагло посмотрел в глаза, не выпуская когтей, соблюдая табу, развалился и затрещал, как трактор.

Они сидели и молча смотрели друг на друга.

В последнее время в ритме жизни Дмитрия, пусть и не суетливом, но не лишённом некой динамики, стали всё чаще возникать паузы. Они, пожалуй, стали его накрывать всё чаще и чаще. Они вот так просто заходили к нему, словно туркмены-аксакалы с чайником и пиалами зелёного чая, садились рядом, смотрели на него и мудро молчали… Паузы в словах, паузы в этом молчании, паузы во времени и вне времени. Работай он на телевидении, он мог бы стать лучшим мастером по паузам, настоящим паузменом, даже Якубович отдыхает.

Правда, на ночном мосту сегодня его говорливость про бытие несколько «перегрузила» и победила эту любовь к паузам.

В зале солидно тикали настенные часы, на коленях несолидно храпело Счастье. Под эти тиканье и храп он незаметно для себя задремал.

– Ну, ты даёшь! – голос Татьяны вернул его из царства наступающего Орфея.

– Я, кажется, задумался, прости. Ты очень соблазнительно выглядишь. Я восхищён, белый тоже, мы восхищены.

– Хочешь сказать, изголодался?

– Как ты угадала? Мы с чернохвостым не ели с раннего утра.

– Скотина ты, Дима, – Татьяна устало откинулась на спинку кресла. При свете ночника она, действительно, выглядела великолепно.

– Поднял меня среди ночи, сидишь, издеваешься, кот нагло трещит… Но, знаешь, я рада тебя видеть, даже Счастье твоё десятикилограмовое терпеть готова.

Услышав о себе такую явную лесть, котище вмиг перестал храпеть. Дима встал, неделикатно уронив белый «наколенник», подошёл к женщине и опустился у её ног, обнял их. Десять килограммов счастья обиделись и вальяжно ушли в спальню Татьяны.

– Прости, я не то говорю. Я и вправду скотина, считай хоть бараном, хоть быком, только козлом не надо.

– Разница-то какая, все рогатые?.. Ты останешься?

– Да, но если честно, есть хотим, того же барана целиком…

– Сейчас принесу, зови своего монстра, для него есть сметана и ветчина, прости, его любимой индюшатины нет, знала б заранее, порадовала бы.

Татьяна ушла на кухню и стала там по-женски греметь посудой. Дима взял телефон, набрал Изю. Заспанным голосом ответила Тося:

– Слушаю.

– Квартира Азриленко? Вас беспокоят из КГБ. Мы предлагаем вам сотрудничество. В случае отказа – круиз на Соловки…

– Передаю трубку мужу, он у меня работает по связям с КГБ, ФСБ, ФБР, ЦРУ, Моссада, друзьями-Диманами, котами и прочей жутью. А вообще-то, Дим, ты на часы смотрел?!

– Диман, говнюк, мало того, что пропал с утра, на звонки не отвечаешь. Мне пришлось своими отнюдь неглупыми еврейскими руками в одиночку ворочать надгробья. Ты не соизволил даже предупредить меня. И если на то пошло, порядочные люди не звонят в четвёртом часу ночи и не говорят людям с моим именем о ФСБ, КГБ…

– Изя, прости меня, я больше так не буду. Я отработаю, мы с котом отработаем… за двоих… пятерых. У Счастливчика болел живот, и было подавленное настроение.

Изя перешёл на крик:

– У кого подавленное?! У тебя или твоего наглого обжоры?! Перед тем, как прийти, накорми своё облезлое Счастье. Оно позавчера втихую стащило и сожрало со стола на кухне полтора килограмма тушёной индейки, причём с костями, по крайней мере, я их не нашёл. По твоей милости, а точнее наглости у нас набралось пять заказов. Так что в восемнадцать ноль ноль жду на кладбище. У меня всё, и пошёл к чёрту!