«Что сегодня главное?» – думал Сидоров. Посчитал до четырех и ответил: «Влияние». А какое влияние у пенсионера? Никакого. Может только в своем жилищном товариществе что-то решить и то вряд ли. Вот доктор Емешин – знатный возмутитель спокойствия. Все лезет и лезет, на него все пишут и пишут.

Сидоров сейчас не думал, зачем его позвал Иванов, просто шел мимо гастронома и аптек. В последние годы в городе стало много аптек. Болеют, должно быть. Когда-то все отмечали, что в городе много парикмахерских. Их не стало меньше, но аптек стало очень много. Их даже больше, чем пивных магазинов, а пивом город всегда гордился особенно. Еще при советской власти в Барике построили огромный завод, при капитализме его захватил товарищ Коленов и Солодов с дружками. Какой ни возьми дом в городе – с одного конца аптека, с другого пивной магазин. Стало заметно меньше магазинов ритуальных товаров, значит, хоронят без почестей.

Эти магазины Сидоров не любил, не потому что они напоминали о смерти, а потому что там были противные искусственные цветы.

Мерзкое зрелище. Вообще наши похороны некрасивое мероприятие. Нет в нем благородной скорби, а есть неловкость. Только женщины по-прежнему плачут и пустота.

«Интересно, а что должно быть? – думал он. – Какая полнота чувств может быть на похоронах? Ну, благородство, степенность, скорбь и уважение. Главное – выказать уважение к усопшему, а не заскочить, положить в гроб цветочки и сбежать. Еще хуже напиться на поминках».

Не нравились ему похороны и магазины ритуальных принадлежностей.

Пистолет оттягивал карман.

***

Иванов взял самый большой мастихин, какой у него был, размером почти с охотничий нож, встал перед холстом и замер.

«Какая культовая дурь, молча стоять перед загрунтованным холстом», – подумал он.

Такого с ним еще не бывало. Обычно он знал, с чего начать, знал, что будет писать, даже догадывался, кому продаст эту работу. Бывало, он думал: «Она ничего в живописи не понимает, но так любит золото, возьмем больше стронция», – и точно попадал в интересы и вкусы заказчицы.

Однажды журналистка областной газеты Райс спросила, в чем его творческий метод. Он ответил: «Когда я пишу, представляю психологический портрет покупателя или заказчика».

Она написала статейку «Ментальный контакт в натюрморте». Никто не понял о чем она, но теще понравилось.

Теща ему досталась шикарная. На такой теще можно было жениться, но это сложный этический парадокс. Вася густо шлепнул на холст кобальт и произнес: «Пусть будет пейзаж». Он начал писать мощно, широко. Композиция складывалась сама. Река, берег, дальняя гора, а в голове пустота. Вдруг в сознании возникла теща, которая стоит на дороге, смотрит ему вслед и крестит.

Лидия Леонидовна – умная женщина. Бывает же у такой умной женщины такая дочь. Ольга не глупая, но иногда полная дура.

– Мама любит смотреть вдаль и всех кормить.

Когда он стал называть тещу мамой, Лидия Леонидовна не одернула его. В интеллигентных семьях такое не принято. Он долго обращался к теще по имени-отчеству, а потом сказал: «Мама, вы прекрасно готовите».

Родная мама Васи жила в деревне и не жаловалась. У Иванова была сестра, так что на родине все было под контролем.

Теща не мешала жить. Есть такие люди, считал Иванов, которые все время лезут, суетятся. А Лидия Леонидовна была как ниндзя. Рано утром она ни разу ни звякнула чашкой на кухне, а когда по воскресеньям собиралась в храм, выходила из квартиры как призрак. Ольга на нее совсем не похожа. Но жену он любил. Жили они хорошо. А Райс не дала Пчелкину.

– Богема, – обозвал он Райс, – крутится на всех вернисажах, премьерах, любит с местными литераторами болтаться по дешевым кафе.