– Я же беременна. Норка крестной будет. А вас… вас я на свадьбу позову, ладно?
Некоторые девочки даже завизжали, другие запрыгали. Ася опять ахнула, хватая Марти под руку – и кубарем вышибая из мыслей.
– А-а-а! Лорка, поздравляю!
– Что бы тебе подарить… – Марти посмотрела Лоре в глаза, беззаботные, счастливые. «Горя я много увидела, Маришка, горя. Но, может, это меня прошлое их сбивает, у них же родные в лагерях умирали, а такое не стирается. Свадьбу я нагадала. И внуков ранних. Вот. А про горе промолчала, непонятное оно, черное и мутное. Может, и не случится. Попросила только внимательно следить за проводкой и газом».
– Главное, приходи. – Лора улыбнулась в ответ. Марти поборола порыв взять ее за руку и вглядеться в ладонь. – Весь класс хочу, мы ведь семья, да? И мальчишек! Позовете мальчишек?
Оберег. Нужно подарить ей оберег. Какой-нибудь камешек заговоренный.
– Позовем, Лор. Постараемся. А хочешь, папа… папа вам еду со скидкой продаст для свадебного стола? Под ним же рынок уже весь, у нас там и кошерный ларечек есть.
Это ответила Алинка Остапова. Она, нежа красивое лицо на солнце, тоже улыбалась. Сильно выросла за последний год, привычным осталось только то, как поглаживала толстую, длинную пшеничную косу. Лора подскочила к ней и… чмокнула в щеку. Алина не поморщилась, а хихикнула и обняла ее в ответ.
– Скоро перекрашусь обратно в рыжий, – сказала Лорка, подкрутив свой черный локон. – Хочу быть настоящей. Снова. Собой. Здорово быть собой…
«Здорово быть собой». Марти тихо повторила это про себя. Компания свернула во дворы и притормозила у выкрашенной в канареечно-желтый многоэтажки; Лора и Нора побежали к подъезду. Нора скрылась первая, а Лорка, прежде чем последовать за сестрой, обернулась и помахала рукой:
– До понедельника, девочки!
Солнце играло в ее густых волосах. В субботу эти волосы превратились в угольки.
Ее труп в гробу закрыли черным брезентом: лицо не уцелело. Никто так и не узнал, почему тот дом сгорел, но он сгорел весь. Обугленная желтая канарейка… полная мертвецов. Какое-то проклятье, правда, из всей семьи только Нора и выжила: ночевала у друзей. А мы… да крыши у нас поехали, что еще скажешь? Мы все были на похоронах, все принесли цветы и почти все поцеловали Лорку – ее скелет – сквозь этот брезент. А потом мы стали дружить. Ну, почти дружить. Прекратили оскорблять и стебать друг друга. Курить теперь бегали вместе, табуном. И… яблоки. Мы вспомнили те яблоки, они как раз созрели и начали падать.
Когда мы из церкви вышли, один наш парень, Дрейк, все ходил туда-сюда и повторял: «Я буду верить, что она просто улетела. На Бали. Пьет там коктейли и катается на серфе». Мы все кивали. Уверена, многие думали о том, что Лорка на Бали никогда не хотела, она хотела только в Иерусалим – все время шутила, что разбудит свою внутреннюю еврейку и отправится туда, потому что слышит зов. И Руслана увезет.
Я не знаю, куда все мы попадаем после смерти, даже мама не знает. Может, каждого вообще ждет какое-то свое место. И может, все наши прижизненные странствия – из садика в школу, из школы в институт, из института на работу, а оттуда в какое-нибудь страшное место, например на войну, – это только репетиции последнего путешествия.
Я жду свою. Мы все ждем. Скорее бы школа кончилась.
Не знаю, как мне-то начать. Может, с того, что я тут лишний? Немного лишний, что ни говори. В школе. И даже в городе.
Нет, Москву я люблю. Полюбил еще в детстве, когда родители брали меня на работу в театр, полюбил со всеми пробками, взрывающим голову шумом и какими-то особенно грязными, наглыми воробьями. С яркой листвой и Кремлем. С недовольными лицами автобусных обитателей, просящимися на карикатуры. Наверное… я бы хотел тут жить. Когда-нибудь. Но зачастил сюда я только потому, что год назад решил сблизить нужные мне точки, прочертить линию между учебой, курсами и работой. Самый простой способ был сменить класс.