Как-то стоял маленький четырёхлетний Коля, мамин брат, возле своей калитки. Мимо проходил деревенский мужик. Увидел мальца и спрашивает: «Как зовут-то тебя?» – «Николай Иванович», – по-взрослому представился пацанёнок. – «Как дела у тебя, Николай Иванович?» – «Да дела-то ничего, да только крыша худая, да ноги кривые», – поделился наболевшим маленький мужичок.

Фраза стала крылатой, её передавали из уст в уста по деревне. Теперь уже частенько подходили мужики к пацанёнку: «Здравствуй, Николай Иванович» – пожимали ладошку. – Как дела у тебя?»… И Николай в сотый раз повторял когда-то вылетевшую из его уст искреннюю реплику о самых больших проблемах в жизни четырёхлетки военного времени: «Крыша худая, да ноги кривые».

Лёне, моему родному дяде, тогда было только три года. Серьёзный такой, маленький мужичок, придумал себе игру, что он приходит в гости в свою же избу в качестве Игната или Аполлона (братьев отца).

Берёт котомку или узелок: «Мать, положи мне, чего там надо». Моя бабушка, мать Лёни, кладёт туда хлеба краюху, картошину, кусок рафинада, заботливо заворачивает.

Лёня быстро набрасывает на себя детское пальтецо, хватает свой узелок, и за дверь. Стучится.

«Можно! Заходи!» – откликаются на стук родители. Лёня заходит, важный такой. – «Ну, даствуйте!» – садится на стульчик, деловито забрасывает ногу на ногу, понарошку закуривает полую самокрутку. «Как живёте-то?» – мать с отцом едва сдерживают смех, но вслух смеяться нельзя – мужичок обидится.

«Да ничего, Игнат! Сам-то как живёшь? Ты по делам приехал или как?» (И не дай бог не угадать, а вдруг он Аполлон… Тогда рассердится, рванёт снова за дверь, и начнётся всё сызнова).

«Да хорошо дела-то, – отвечает “Игнат”. – Только вот наводнение было. Дак уборную унесло. Теперь в кусты ходим», – придумал сюжет на ходу Леонид, вспоминая недавно краем уха услышанное нечто подобное из уст взрослых.

Однажды мать, утомившись от повторяющихся «приходов гостя», на стук в дверь ответила «нельзя!». А это оказался не Лёнька, а уважаемый в деревне человек. Неудобно перед ним было, пришлось извиняться, рассказывая про игру, которую затеял младшой сынок.

Николай и Петя готовились к свадьбе Пети загодя, недели за две. Они были двоюродными братьями и добрыми приятелями, им обоим было по двадцать с хвостиком.

Коля был невысокого роста, коренастый, крепкий, пружинистый, с пронзительными карими глазами и залихватским волнистым каштановым чубом, который он часто небрежно откидывал назад ладонью.

Петя – полная ему противоположность: высокий, худой как жердя, курчаво-белокурый, голубоглазый и добрый…

Дело было в начале шестидесятых. На маленькой летней кухне был установлен самогонный аппарат и заранее припасено сырьё.

Процесс протекал небыстро. Зелье капало по чуть-чуть в приготовленную кастрюлю и затем разливалось по большим зелёным бутылям с широким горлом через алюминиевую воронку.

Крепость самогона определяли сами, на глаз, вернее, на язык, набрызгав по нескольку грамм в детских размеров эмалированные кружки. Символически чокались, глядя друг на друга, довольные, что всё идет по плану. Дегустировали добросовестно, каждую новую партию, без закуси, занюхивая рукавом. Время уже перевалило далеко за полночь, и у обоих братьев отчаянно засосало под ложечкой.

Освещение на кухне было не ахти какое – малюсенькая лампочка в углу. На припечке стояла какая-то кастрюля. Пётр сунул туда ложку и попробовал на вкус её содержимое. «Борщ вроде», – заплетающимся языком заключил он. И, обрадовавшись, парни навернули досыта того «борща».