Только ранним утром выяснилось, что в ту кастрюлю слиты были пищевые отходы, предназначенные для поросят. Там были остатки от супа, каши, картофельные очистки. А так как стояли они на припечке, то были тепловатыми и слегка томились…

Слух о ночной трапезе со смешками и прибаутками быстро добрался до Петиной невесты. Чудесная девушка Тоня не могла смириться с позором. «Не быть нашей свадьбе!» – как отрезала.

Петя был в отчаянии. Николай переживал, что вся работа насмарку… На семейном совете решали, как поступить. До заветной даты оставалось меньше недели. Собрались отцы Петра и Коли – Иван и Игнат – и отправились в дом невесты, прихватив с собой провинившихся и кающихся самогоноваров.

Беседа была непростой. Увещевали, мол: «пойми ты, девка, мужики всю ночь дегустировали, уставшие были, после работы. Ну проголодались, ну не знали, что за кастрюля, прости дураков!»

Уболтали. Плакала. Простила. Передумала. Любила.

А там и свадьбу деревенскую сыграли. Но нет-нет, да всплывёт тот памятный казус. «Ну как с таким целоваться?! Ведь свинячью еду умял и не побрезговал!» Пётр при упоминании краснел, Тоня сердилась, а родня покатывалась со смеху.

Нас, детей самого раннего возраста, на Дальнем Востоке одевали зимой как колобков: непременно две или три кофты, колготки и рейтузы, а то и двое, шерстяные носки, шапочка на резинке, на резиночках также были и рукавички (а как же, чтоб не потерять!), сверху тёплая шаль, которая надевалась на голову и ещё перевязывалась на поясе, шубка, ну и валенки, куда же без них!

Двигаться и играть, будучи таким колобком, было трудно, поэтому мы ходили медленно и быстро уставали, потому что любое движение требовало неимоверных физических усилий: руки в шубейке почти не сгибались.

Однажды мама, проходя мимо яслей, увидела, как на прогулку вывели таких колобков. На улице было морозно и скользко. Колобки в хаотичном порядке попадали на снег, воспитательница бросилась их поднимать…

Пока она поднимала одних, большими бусинами рассыпались по притоптанному снегу другие. Когда она поднимала вторую партию, опять скользили и падали, сделав шаг, первые.

Они не плакали: слои одежды прекрасно смягчали от ударов при падении. Воспитательница так и сновала между десятью ребятишками, пытаясь хоть как-то организовать это броуновское движение, но строя не получалось, а бусины всё чебурахались, и мама, невольная свидетельница этого представления колобков, не могла не расхохотаться.

Натаха, с ласковым прозвищем «воробей», пышка, «метр в прыжке», как шутили о ней однокашники, пятнадцати лет от роду, давно созрела для любви.

В почти женском учебном заведении объекта для пылкой юной страсти она себе не присмотрела и взор свой направила за пределы стен нашей альма-матер. Уж не знаю, где и при каких обстоятельствах она успела познакомиться с местными ребятами, но вся эта история началась именно с неё.

Нас в комнате было четверо, мы, давно уже приготовившись ко сну, улеглись, хотя ещё не спали. Порядки у нас были почти казарменные, а отбой – ранним.

Окошко слегка зазвенело – с улицы кто-то бросил в него камешек. На улице стояли двое парней, маленького роста и вполне безобидного вида. Как выяснится позже, один из них и был знакомый Натахи-воробья, а второй – его приятелем.

Мне не было дела до этих незнакомых пацанов, и к Натахиным томлениям я относилась прохладно, но, однако, я поднялась, чтобы помочь подругам. А подружки уже связывали в одну верёвку три или четыре простыни вместе и бросали этот спасительный трос тем странным субъектам…