Новый лекарь к прошлым приисковым делам был явно непричастен, госпиталь организовывался понову и скрывать, зачем они приехали, смысла не было. Молостов сам предложил выкопать труп и произвести вскрытие. Никодимов при вскрытии присутствовал впервые, но всё оказалось не так страшно, как он предполагал. С момента погребения прошло более трёх месяцев, газы и жидкость в значительной мере вышли, и труп в основном был скелетом обтянутым кожей. Казалось бы, здесь уже ничего нельзя сделать, но доктор определил, что кожа на затылке, в других местах плотно обтягивавшая череп, отделена от него остатками свернувшийся крови, а на черепе явно просматривалась трещина.

– Как такое могло быть? – спросил Никодимов. – Ведь при осмотре крови не было, да и сейчас видно, что кожа цела.

– Всё очень просто, – ответил Фёдор Богданович. – Стукнули по голове мешком с песком. Снаружи следов нет, а сознание человек потерял, и уж потом в петлю засунули. Так что сомнений нет – убийство.

Поверенный рассказал, что Негоденко был тобольским мещанином, имел плакатный паспорт, выписанный на два года и хотя жил на прииске, но занимался торговлей – привозил инструменты, ртуть, табак для рабочих. Жил в достатке, но после смерти ни товаров, ни денег не нашли. Дружбы в приисковом посёлке ни с кем не водил, да и бывал на прииске наездами.

Сомнений не было – убили из-за денег, но повальный обыск в бараке, где жили приисковые служители ничего не дал. Допросы тоже мало что прояснили, но вот допрос промывальщика Инютина оказался интересен.

Свидетельская присяга.

«Я, нижепоименованный обещаюсь и клянусь вечносущим Богом перед святым его образом в том, что хощу и должен в деле сём, к которому от суда призван во свидетельство и в подлежащих мне вопросах в чём меня спрашивать будут ответствовать по самой истине ничего не утая и не прибавив никакого, ни оправдав ни опорочив ни для дружбы ни для вражды своей или склонности ни для подарок или дач ни для страза ради потом паче по свой христианской совести что знаю, видел или слышал во всём нелицеприятно объявлю, так как я перед Богом и судом его всегда ответствен могу, в чём мне Бог душевно укрепит да поможет. В заключение сей клятвы целую образ спасителя нашего».

Так вот, промывальщик Инютин сказывал ему, что ещё вначале мая сего года он выпивал с приписным крестьянином Иваном, как он пишется ему неведомо, сей Иван привозил на прииск дрова. Так тот Иван говорил, выпивши, что работал ещё с казённой партией, видел, как они моют золото, а после сам изготовил лоток и стал мыть золото. Намыл малый мешочек и нашёл два самородка. Золото сие он продал поселенцу Негоденко. Сколько Иван за золото получил, Инютину было неизвестно.

Другие служители прииска показали, что видели, как к Негоденко приезжал какой-то господин, имени и звания они его не знают, но одет был не по-крестьянски, росту среднего. Лицо белое, бритое, волос русый, из особых примет шрам на подбородке.

Искать по таким приметам неведомого господина, приехавшего неизвестно откуда, было бесполезно. Конечно, можно было найти приписного крестьянина Ивана и присудить его к ста пятидесяти палкам или пятистам шпицрутенам за незаконную добычу золота, но Фёдору Богдановичу задерживаться на прииске не хотелось, и он поехал в Салаир, а в Барнаул с подробным рапортом отправил Никодимова.

Бунт на казённом прииске

А тем временем на другом прииске, казённом, происходили другие события.

Вечером бергайеры Яков Усов и Егор Кузнецов пошли справить малую нужду, и почему-то не у своей избы, а у соседней. Из оконца слышались голоса.