Между рыцарем, вступающим в бой за честь своей дамы, и рыцарем, желающим ту честь заполучить, по сути, разницы никакой – ибо тот и другой рассматривают даму как вещь, как приз. Обоим ее чувства безразличны, верней, оба полагают, что ее дело – чувствовать себя польщенной и благодарной. За время похода Босуэлл утвердился в мысли, что королева должна быть счастлива, не иначе, принять его в свою постель – потому только, что он так хочет. Двигаясь из Перта на юг – епископ намеревался за своими делами навестить земли близ Крайтона – дядя и племянник ехали рядом. Давно забытое чувство – быть в седле плечо к плечу с Джоном Хепберном, давно прожитое и напрочь утраченное чувство безопасности, уверенности в напарнике, в родственнике по крови.

Джон Брихин довольно долго мельком поглядывал на племянника, прежде чем заговорил:

– И что ты намерен делать, позволь спросить?

– Вернуть себе свое. А там – как пойдет, – отвечал Белокурый не столь уклончиво, сколь задумчиво.

Четкого плана действий у него до сих пор не было, он, как всегда, шел по наитию, по чутью.

– На первый год задача понятная, – одобрил железный Джон, – но в целом, мелковата. Удивительное время сейчас – каждый может достичь, чего захочет, ибо короля нет… нет короля! Когда у нас последний раз было такое? Во времена Норвежской девы?

– Не помню. Но даю слово, что мне бы подошли любые другие времена попроще, дядя. Ни одного дельного человека при дворе… Рой хорош, но – та еще надежда на оборотня, сам понимаешь. Джорджи прекрасен в своей роли, но и у него есть недостатки. Я, того и гляди, начну жалеть о Джеймсе – как просто и ровно жилось мне у себя на границе, покуда кузен копался в этом дерьме… Но, главное, деньги, дядя… деньги! У меня такой дыры в спорране не было, сколь себя помню – спасибо покойному королю за это, да горит душа его в аду. А, казалось бы, богатство Босуэллов не вдруг пропьешь.

В паузах разговора, когда оступалась на рытвинах дороги гнедая, когда белый жеребец Брихина пробовал чудить, вдохновленный соседством с кобылкой – соприкасались полы плащей всадников, если не плечи их, и краем глаза Босуэлл рассматривал Джона Хепберна, дивясь, когда это успело случиться – середина пятого десятка, чуть впалые щеки, седина на висках, если приглядеться, весьма обильна… только шрам на скуле был на своем месте, загрубевший – повторно – после Коугейта, да серые глаза сияли все тем же ехидным огоньком, что пятнадцать лет назад.

– Не вдруг. Но ты учти, что сундуки не родят кроны сами собой. Пока ты жил здесь, тебе светила счастливая звезда, а последние два года урожай был весьма плох – каждое лето дожди без конца… и никто не водил больших рейдов из Хермитейджа, промышляли мелким разбоем, не пожируешь. Зря ты рассорился с Болтоном…

– Я с ним рассорился?! Помилуй Бог, дядя! Он не простил мне смерти Бинстона, да я и сам себе ее не простил, признаться.

– Как язычники, право слово, будто не христиане, – хмыкнул Брихин. – А Джон Бинстон впервые в жизни наконец-то обрел покой… – было у его преподобия удивительнейшее умение черное вывернуть наизнанку и получить белое. – Дело прошлое. Поезжай в Болтон.

– Нет. Он дважды отказал мне в повиновении, мой кастелян, когда я приказывал явиться в Крайтон. Сделает это в третий раз – будет лишен дарственной на поместье, мне шутить некогда.

– Ну, – железный Джон задержался на племяннике взором чуть дольше, чем обычно. – Пожалуй, он это сделал зря…

– Если желаешь выступить миротворцем, не стану возражать.

– Я об этом подумаю, – решил Джон Брихин. – А ты изменился…

– Ты тоже.

– Я постарел.