– Ну, так отзовут! Ты подавал прошение в Парламент?

– Прошение? Кузен, ты что-то путаешь, Босуэлл просить не умеет!

И оба захохотали.

– Джордж, – в заключение беседы небрежно спросил кузена Белокурый, и глаза его характерно блеснули, – а чем тут у вас вообще занимаются скучающие люди? Расскажи-ка подробнее…

Дворец Холируд, Эдинбург, Шотландия

Шотландия, Эдинбург, март 1543

Март в Мидлотиане – это время черного снега, грязи, нечистот, всплывающих в быстрой оттепели, мерзлых луж и торчащих из сугробов красноватых, голых ветвей ракитника. Март в Мидлотиане – это время от постоя до постоя, время тяжелого, словно саван, плаща, вымокшего насквозь под ледяным дождем, и сырых сапог, время хлопьев снега, залепляющих глаза в поздней метели. Март – это адово время, когда только лютая воля и крепкий виски держат тебя в пути. И никто, как Патрик Хепберн, не радовался сейчас этому едкому марту, ибо он снова был в Мидлотиане, снова в седле.

Солнце Италии померкло в его внутреннем взоре. Тот, кто вернулся, утаил в сердце теплый отблеск, но забыл имена и лица. Тот, кто вернулся, видел цель и рвался к ней, не считая усилий и утрат. Вороной пал под ним еще по дороге в Стерлинг, загнанный больше от лихорадочного возбуждения всадника, чем по необходимости, гнедая кобыла, подарок зятя Клидсдейла, роняла с губ клочья пены, дышала с хрипом, но держалась в колее, пока граф Босуэлл гнался за своей судьбой. Почтовые голуби опережали его и приносили в ответ не вести, но всадников – десяток, два, три, четыре десятка, все больше и больше таких же злых и голодных, как и он сам – пока по камням Хай-стрит в Эдинбурге не прогрохотали копыта коней двух сотен кинсменов, не запрудили волнами площадь перед Парламентом, где Джеймс Гамильтон, второй граф Арран, верховный лорд-правитель и регент королевства Шотландия, двадцатишестилетний молодой человек, которого Генрих Тюдор считал глупцом, Ральф Садлер – хитрецом, а Дэвид Битон – подлецом, восседал во главе лордов возле пустого кресла, символизирующего отсутствующую королеву-младеницу Марию Стюарт, и выслушивал присных.

Аррану было спокойно и скучно, потому что на съезде его Парламента большинство составляли люди доверенные и предсказуемые, кто – родня ближняя и дальняя, а кто – купленная подмога, и потому регент не соизволил взволноваться на стук отворяемых дверей и топот десятков ног, решив, что, наконец, прибыл Ангус, которого поджидали еще с полудня. Сейчас говорили о Спорных землях и бесчинствах Мангертона.

– Что за адов котел воров эта Долина… – морщась, подвел черту лорд-правитель. – Желал бы я видеть рядом с собой человека, лорды, могущего сварить в нем порядочную похлебку.

Граф Арран сказал это, ни к кому, в сущности, не обращаясь, но ответ на свое пожелание получил мгновенный – и весьма для него неожиданный.

– Лояльность Приграничья, лорды, вы получите только в одном случае – когда вернете мне моё.

Повисла долгая пауза. Кое-кто из лордов уронил боннет и полез за ним под лавку, иные начали перешептываться, молодые прелаты перекрестились…

Посредине зала совета стоял, в окружении своих мрачных бойцов, Белокурый граф Босуэлл собственной персоной. Сказать, что здесь, в Парламенте регента, его не ждали – значило не сказать ничего, и вот он возник, черт, словно из-под земли. Ходили, впрочем, разговоры, что два года назад пропавший красавчик объявился недавно при дворе вдовы Стюарта… кое-кто видел его Бинстонов на Солуэе, кое-кто слыхал, как воют похоронные волынки на стенах Хермитейдж-Касла. Но одно дело – слухи, а явление самого Босуэлла во плоти, как есть, произвело эффект, подобный воспламенению черного пороха.