— Правду говорят, что ты брат императора Нэтрезской империи? – Знаю, что правда, но все равно спрашиваю.

— Это имеет значение?

— Да. – «Нет».

— Вряд ли я теперешний могу быть чьим-то братом. – Раслер предпринимает попытку встать, но с беззвучным стоном опускается обратно.

Я снова приготавливаю воду и беру чистый отрез ткани. Мне не хочется притрагиваться к Раслеру. Не хочется снова быть рядом с ним, но остался порез на лице.

Я медленно провожу влажной тканью вдоль раны. Раслер смотрит на меня вновь ставшими сиреневыми глазами. Так лучше. Так в нем есть что-то знакомое. Я нарочно тяну время, потому что день за окнами неумолимо гаснет, приближая момент нашей близости. А сейчас я думаю, что лучше умру, упаду замертво, чем покажу свое уродство. В храме это казалось таким естественным, лучшим путем к спасению от необходимости делить постель с ненавистным мужчиной, но сейчас все вдруг усложнилось.

Даже если он снова читает в моей голове, то не подает виду. Просто следит за тем, как я бережно накладываю стежки на рану. Шрам останется, но я сделала все, чтобы он был аккуратным и незаметным. Идеальная работа. Я позволяю себе забыться и провожу пальцем по рубцу. Что-то в груди откликается на прохладу его кожи, жжет и крадет способность дышать. Что-то существует между нами, я готова поклясться, что вижу невидимые нити швеи, которыми мы беспощадно друг к другу притянуты, как края кожи на ужасной ране. Если нас разорвать – она вскроется, начнет кровоточить.

— Спасибо, Мьёль, - благодарит он, отстраняясь. – Полагаю, теперь я проживу еще немного, чтобы не дать тебя в обиду.

Он встает – и моя израненная душа обреченно тянется к нему, как птица со сломанными крыльями.

Но я неподвижно стою у кровати и покалываю иглой пальцы, чтобы отрезвить себя.

Глава четвертая: Мьёль

Время течет так быстро.

Я не замечаю, как уходит король, как в комнату приходят женщины: моя нянька Ольфа, высокая, поседевшая в тридцать леди Мира, тучная леди Улина - та, что третий раз разделила брачные обеты и любит, напившись, расхваливать мужскую силу своего нового мужа. Лорд Рорик едва переступил рубеж двадцати лет, и все потихоньку шепчутся, что он не сбежал из храма только потому, что сзади с топором наготове стоял его отец. Вероятно, бедняга вынужден пить отвар лошадиного корня, чтобы удовлетворять эту ненасытную корову.

Мне хочется прогнать их вон, но я знаю, зачем они здесь, поэтому терплю. Мне даже кажется, что есть что-то символическое в этой троице: одна бесправная рабыня, другая – мученица, третья – дважды вдова. Это словно ужасное отражение моей собственной участи.

Я позволяю себя раздеть, безропотно терплю прикосновение их рук к своей коже, но все равно каждый раз вздрагиваю, когда чувствую чужие пальцы. Мне тяжело сказать, когда именно появилось это чувство, но теперь оно – часть меня. Мне хочется убить каждого, кто нарушает бестелесный контакт. Эта злость так сильна, что я до крови кусаю губы, снова и снова прокручиваю в голове картины прошлого: отца, мать, которую я уже едва помню, светлый образ Артура, мою подругу Берси. Это неприкосновенное полотно, сотканное из того светлого, что случилось со мной за двадцать лет. Не так уж много, но я была счастлива здесь, в замке на Ледяном пике.

— Бедняжка, - без особого сожаления говорит тучная Улина и брезгливо косится на ожог. – Постарайся повернуться к нему задницей, моя девочка. Вряд ли у мужчины встанет при виде… - она долго подбирает нужное слово, но в конце концов сдается, - … этого безобразия.

Безобразие? Она назвала ожог размером с ладонь взрослого мужчины – безобразием? Мне хочется плюнуть Улине в лицо и пожелать ей гореть в ледяных объятиях Северного ветра до скончания веков.