который когда-то был изгнан за странный изъян в уме,

и он, проклиная это – в бесстрастии немоты,

и вдруг в поединке выяснится, что этот несчастный – ты.

Болезненное самолюбие – это когтистый зверь,

который у ног ложится, как только ты входишь в дверь,

где ждут тебя континенты, гении, города,

и зверь тебя не оставит и не уйдёт никуда.

Хотя и не могут мысли проникнуть под тёмный грунт,

оно – с течения сбившаяся

река, превращённая в пруд,

но бьётся под этим грунтом трепещущий ключ цветной,

и мир не придумал яростней защиты себе иной.

Мазурка

Включались прожекторы, юрко

стреляли лучами сквозь дым.

Дробилась, качалась мазурка

над домом, от снега седым.

Как светлы там были ступени

и свеч силуэты – тонки!

Как будто чернилами тени

писали в альбомах стихи.

Высоких аккордов кружение,

качнувшихся пар торжество.

паркетный мираж отражения,

и всё для чего, для чего?

Так вышло: заранее знала

и мыслила, тайну круша,

за дымкой январского бала

мелькнуть и исчезнуть душа.

Творчество – это когда ты один в квартире

на межгалактической полосе,

сверху кометы, плечи в небесной пыли,

птица в ладони. Ты не такой, как все.

Люди, послушайте, правды я здесь не вижу.

Может случиться, что я её не найду.

Если бы вы осторожно читали выше,

вы бы узнали, как говорят в бреду.

Вижу, вашей беспечности не нарушу,

ибо скандальность – основа моих основ.

Только она умрёт, я прорвусь наружу,

не рассказав вам ни толики этих снов.

Мне было тесно и в рамках улиц:

как ледяных и скользких устриц

считал, чтобы уснуть, банкир,

так я считала сны. Их мир

кричал с экранов, был трубой их

времён. Я сглатывала с болью

тот привкус холодно экранный.

Мне было призрачно и странно.

Я уходила от зеркал,

от отблесков и отражений,

почувствовав опережение

чужих коней, ракет и шкал.

Мой голос бредил тенью свыше.

И я кричу Ему «Продли же!

Мой замысел не видел свет».

И то, в чём пряталось бесплотность,

вдруг обрело нерукотворность,

свой взгляд, дыхание и след.

Ангел-хранитель

Когда твой взгляд становится холодным

от той тоски, что селится внутри,

и зависть, вкравшись с видом благородным,

тебе кричит: злорадствуй и замри,

когда ты сам себя не принимаешь,

и сам себя в отчаянье зовёшь,

и невзначай хрустальное ломаешь,

впадая в очистительную дрожь;

когда легко забыть о самом важном,

а злой закон твердит тебе: «спеши»,

когда, в движенье бросившись отважно,

не видишь в том движении души,

когда вся жизнь перечит и ломает,

и мир не прав, и в светлом видишь тьму,

когда никто тебя не понимает,

ты слышишь чей-то голос: «я пойму».

Когда борьбе, заботе или горю

пустые дни идут, обречены,

ты ощущаешь – кто-то есть с тобой, и…

и видишь утешительные сны.

А вскоре тает тот туманный, зыбкий,

неукротимый, злой круговорот,

лишь только тень невидимой улыбки

зерном, горячим, в сердце упадёт…

Поймите нас, возвышенных до крайности,

спустившихся, как мраморы с колонн,

шагающих босыми по бескрайности,

влетающих на сцену и в салон.

Не выдержав, как маленькие лилии,

в чужой оранжерейности и без,

в случайных снах мы все однажды видели,

как парусник спускается с небес.

Поймите тех, субтильных и безжалостных

ко всякому, порочащему честь,

кто в летописях, древних и скрижалистых,

находит упоительную весть.

Холодноруких, бледных, неразгаданных,

тревожных и надменных (не со зла).

И сердце ваше на путях безрадостных

пронзит животворящая стрела!

Поймите нас, и будут вам истории,

гимнасты, менестрели, циркачи,

пути, преображения, мистерии,

звенящие и хрупкие ключи

от всех дверей. Но в призрачной обители

вы нас не оставляйте «на авось»:

сожмите крепко руки нам, поймите, и

уже не прошагайте с нами врозь.

Метафоры

Рыжий закат проплывал в окне —