Матери пришлось забрать ненужного отпрыска, нагулянного с неизвестным кадром находясь под кайфом, но лучше бы её сразу лишили материнских прав. Что может дать потерянному ребёнку алкоголичка и наркоманка со стажем? Радость от появления самого родного человека, выносившего и родившего меня, быстро сменилась на обиду, непонимание и разочарование.

Каждую попойку я сидел запертым в тёмной ванной комнате коммуналки, слыша сквозь страх пьяные песни, вопли и звуки драки, а в моменты её ломки нередко корчился под хлёсткими ударами ремня. Ненормированное и скудное питание, холодный кафель на полу, постоянные побои, и боязнь заснуть за год превратили меня в хлюпкого, болезненного нытика, шарахающегося от каждого шороха.

Не знаю, как охарактеризовать моё четвёртое день рождения. Проклятием? Везением? Новой жизнью? Новым адом? В тот день мама не наказала меня. Более того, потрепав по макушке, дала конфету «Коровка» и попросила не путаться под ногами. Правда, после третьей стопки с соседями за моё здоровье я получил подзатыльник и был отправлен в привычное место заключения.

Если раньше меня выпускал кто-нибудь из жильцов коммуналки с утра, собираясь на работу, то начало дня я встретил в потёмках. В полосе света под дверью пробежал таракан, где-то на кухне загремели пустые тарелки, прошаркали неровные шаги по коридору, раздался визг. Через некоторое время заскрежетал звонок, пронёсся топот ног, зазвучали мужские голоса, а я всё так же ёжился на грязном полу, размазывая сопли.

Не могу сказать, когда звякнула защёлка и в проёме появился посторонний мужик. Кажется, прошло очень много времени. Свет включённой лампочки резанул по опухшим глазам, по голым коленкам полоснул сквозняк, пробегающий мимо таракан ломанулся в щель между раковиной и стенкой.

— Давид? — поинтересовался мужчина, протягивая ладонь и помогая мне встать. Ноги онемели и плохо слушались, поэтому незнакомец взял меня на руки и отнёс на кухню. — Посиди пока здесь.

Я бы сидел, как мне сказали, но от форточки дуло холодным воздухом, выветривая вонь перегара и блевотины, кожа покрывалась мурашками, зубы сотрясались мелкой дрожью. Я так сильно замёрз, что осмелился сползти с табуретки и пойти в комнату за пледом, что достался мне от бабушки.

Кровь — первое, что бросилось в глаза. Много крови. На маме, лежащей на полу в изодранной одежде, на ноже, торчащем из её живота, на дяде Рубене, скулящем рядом в замызганной майке. Я подумал, что Рубен был вампиром, сожравшим маму, потому что его лицо, шея, грудь и руки тоже были в крови. Мама часто пугала меня ими, грозясь, что они придут за мной, если я буду плохо вести себя.

Знаете, после мне часто снился дядя Рубен с окровавленными клыками и горящими глазами. Каждый раз я просыпался в поту и на описанных простынях. Детдомовские смеялись надо мной и обзывали зассанцем, а нянечка бубнила, что я дегенерат, меняя постельное бельё.

Я был слабым, четырёхлетним малышом, заброшенным в казённые стены, и совсем не мог дать другим детям отпор. Моим убежищем стала подсобка, где хранился уборочный инвентарь и не работал выключатель. Странно, я ненавидел темноту в ванной коммуналки, боялся её в общей спальни детского дома, но здесь она стала ассоциироваться с покоем и безопасностью.

Я забивался в угол, поджимал ноги, обнимал их, утыкался лбом в колени и плакал, пока слёзы сами не переставали литься. Позже к измывательствам добавились кулаки, и к моим слезам прибавились синяки. Тогда я часто просил бабушку забрать меня к себе, но она была глуха к мольбам забитого ребёнка.

Спустя три года я окончательно пробил эмоциональное дно и готов был наложить на себя руки. Мне удалось подготовиться и спереть с кухни маленький ножик. Оставалось дождаться отбоя, убедиться, что весь этаж спит, прошмыгнуть в кладовку и полоснуть по запястьям.