Из полуоткрытой двери кабинета выглянуло круглое лицо адвоката в докторской шапочке и вместе с ним – половина объёмистого туловища в белом халате. На эмблеме, вышитой на нагрудном кармане халата, я прочитал: «Центр заботы о психическом здоровье». Адвокат позвал меня в кабинет.

– Брат просит меня иногда подменять его на рабочем месте. Но сегодня я подменяю Грету. У неё заболел любимый ослик, которого она держит в качестве домашнего животного у себя в саду. Она ждёт прихода ветеринара. Если вы не против, то мы сразу и начнём. У нас не так много времени. Итак, я включаю устройство. Вы можете говорить по-английски. Эта машинка всё переведёт на голландский. Иногда нам, адвокатам, приходится жонглировать языками. Если нам удаётся запутать служащих комиссариата с выбором языка (французский на первом интервью, голландский на втором), то верховный суд принимает позитивное решение по техническим причинам. Но не будем отвлекаться. Сегодня должны говорить вы. Такое поручение я получил от Греты. Старайтесь как можно чётче выражать свои мысли и использовать только полные, законченные предложения. Эта машинка начинает пищать, если она что-то не разобрала.

«Имею дело с хорошо отлаженной системой психиатрической помощи, – подумалось мне. – Эффективность этой системы не следует недооценивать…»

Но адвокат не дал мне возможности закончить мысль.

– Начинайте с Богом и не прерывайтесь как можно дольше.

Странно, но всё время, пока я говорил в диктофон, у меня не возникло ни малейшего чувства неловкости, разве что усталость под конец. Напротив меня за столом сидела не Грета, а круглолицый адвокат в белом халате. Он внимательно, не перебивая без необходимости, слушал меня, по-детски наивно почёсывая голову. Я начал издалека:

– Я знаю, что вы намереваетесь записать мой рассказ и поставить мне соответствующий диагноз. И готов всеми силами в этом помочь, но учтите: я никогда не запоминаю голые факты. Мне даже иногда кажется, что я делаю всё, чтобы их тут же забыть. В редкие минуты, когда мне удавалось заняться интерпретацией фактов своей юной жизни, я находился в особом настроении: созерцательном, похожем на медленное погружение в самого себя, с привкусом горькой радости, сладкой печали на растянутых в гримасе губах, ощущающих веяние морского бриза.

На приборе загорелась красная лампочка, послышался электронный писк. Адвокат выхватил диктофон у меня из рук и принялся что-то списывать с маленького экрана.

– Извините, тут требуется уточнение. Привкус морской соли на каких частях тела?

Мой взгляд, должно быть, отчетливо выразил избыток презрения.

– Хорошо, я попробую отключить функцию контроля речи.

– Итак, настроение должно быть задумчивое – такое определение моего состояния вам должно понравиться больше всего. Задумываюсь я, как правило, в пути (в поезде, самолёте, на велосипеде) или во сне, но даже в этих, благоприятных для размышлений ситуациях мне приходят на ум лишь несвязные мысли и расплывчатые образы. Вот я совсем маленький мальчик. Мне два или три года. Я сижу на очень большой кровати и держу в ладошках свои ступни. Мама лежит справа от меня, папа – слева. Мы провели весь день на пляже. Через открытое окно на кровать падает прозрачный куб закатного солнца. Мои ладошки пахнут арбузным соком и морем. Я сижу на кровати так тихо, что в один момент встречаю озабоченный взгляд папы. Испытываю мгновенно возникшее и тут же готовое исчезнуть чувство счастья. И за ним – смутный страх, сковывающий меня так сильно, что я даже не в состоянии заплакать. Папа пододвигается ближе ко мне и достает закатившую в щель между матрасами машинку. Я выкрикиваю только мне понятные слоги «та-ля, та-ля» и изображаю чрезмерную детскую радость.