Потом я с мокрыми щеками шел к автомобилю, на котором нас привез отец Поли. Ее мама, смахивала с моей куртки остатки пыльного пепла – все, что осталось от моей девушки. Я не мог смотреть им в глаза. Я, так долго скрывающий от них наркозависимость Полины. Я, неспособный помочь ей. Я, отдавший Полю безумному городу.

Сейчас, в темноте, все еще слыша у себя в голове звук тех яростных волн, которые радостно принимали мой дар, я уже хорошенько набрался, и знакомые мысли поприветствовали меня. Прошлой ночью я остановился на обсуждении с бутылкой своей гипотетической смерти в автокатастрофе. Сегодня я подумал о самолете. Я подумал, что было бы неплохо накидаться перед полетом, чтобы не волноваться на высоте десяти тысяч метров. Не волноваться при тяжелой турбулентности. Не волноваться от выпадающих из потолка желтых масок. Чтобы не волноваться за невинных пассажиров, когда самолет будет падать. За пожилых старичков, за грудных детей.

Рядом со мной лежит смятая розовая бумажка. Я стянул этот стикер с колонны «дружбы» перед тем, как уйти. В темноте не видно, что на нем написано, но я помню, что речь шла о взаимопомощи и честности. Этот текст не так важен, как текст на обратной стороне стикера.

Номер человека, которого я жду прямо сейчас.

Когда раздается звонок, я даже немного трезвею. После Полины я ни разу не был с другой и теперь сердце бьется быстрее, чем пару минут назад. Я включаю свет, маленький светильник возле кровати. Черные силуэты обретают жизнь. Комната наполняется светом. Одежда Поли, покинутая в различных местах, теряет свои пыточные очертания. Ужасные щупальца, тернистые прутья. Книги Полины оживают из темного мрака. Я вижу наши лица на фотографиях. И прищепки с животными. Оскал исчез. Теперь они улыбаются, как в сказках. Гостиная наполняется остатками Полины. Только на миг я представляю, что за дверью стоит она, а не шлюха.

Когда я открываю дверь, вижу одну из слуг этого грязного города. Женщину, которая утолит мои мысли. Любые фантазии за мои деньги. Она станет для меня, кем угодно. Подстреленной в бою медсестрой. Монашкой, впервые покурившей травку. Она будет для меня, кем угодно. Моей девушкой, умершей от передозировки. Эта слуга вонючего города сделает все, если я заплачу. Она сделает грязную работу, получит мои грязные деньги и потратит их на грязь.

Она проходит в гостиную и осматривается. Как будто пришла с проверкой. Она, конечно, не похожа на Полину, но я надеюсь на свое воображение.

Эта женщина, она в короткой черной кожаной юбке и растянутой кофточке. Женщина, грязная слуга грязного города, в черных чулках и туфлях на высоких толстых каблуках. У нее белые волосы, они выглядят искусственно. В тени под определенным углом ее лицо напоминает мне лицо какой-то молодой актрисы. Но это только на мгновение. Я даже говорю ей об этом, на что она искусственно смеется. Она не смеется. Она почти кряхтит.

Женщина в черной кожаной юбке ходит по гостиной, сбивая пустые бутылки, которыми устлан почти весь пол. Ее это не смущает. Ее ничего не смутит. Только если я не заплачу. Женщина в туфлях на высоком толстом каблуке останавливается возле кровати, на которой я не спал полгода. Она говорит:

– Мне нравится эта романтическая атмосфера, – ее голос низкий, почти как у парня средних лет. Нет, я не думаю, что она трансвестит. Но я думаю, что она курит лет с пяти. – Это все приглушенный свет.

– Я и не старался, – говорю я и пью из бутылки. Я стою перед ней и пью с горла. – Всего лишь включил ночник.

Шлюха хочет сесть на кровать, но я успеваю дать ей понять, что она ошибается: