Танька ещё какое-то время бесцельно топталась по дому, переходя от окна к окну. Она неизменно останавливалась на пороге комнаты, не входя и не выходя, и, молча, наблюдала за домашними. А их ужасно раздражали и её молчаливое любопытство, и постоянное препятствие на пути. Тогда Танька и решила лечь, чтобы никому больше не мешать. Но смерть не спешила за ней.

Дочь – сама уже пожилая женщина – ещё работала, силясь прокормить изрядно разросшуюся семью. Младшая внучка Олька, наконец, развелась со своим непутёвым мужем и вернулась в отчий дом, приведя с собой трёх ладных белоголовых пацанят-погодков. Пятое поколение семьи прочно обосновалось в стенах крепкого, построенного на века дома, наполнило его живой суетой и гомоном детских голосов. В Танькиной голове их лица смешались между собой, с лицами младших братьев и сыновей, когда-то таких же ладных и белоголовых. Она постоянно путала их, называя именами ещё живых или давно ушедших родственников. Для мальчишек это стало новой увлекательной игрой. Они нарочно спрашивали старую бабулю, как их зовут, а когда та в очередной раз ошибалась, шумно веселились. Танька замолкала и отворачивалась к стене. Маленьким озорникам доставались подзатыльники от матери или бабушки. Но это не помогало, и вскоре игра начиналась заново.

Радовали Таньку только сны. Всё теперь было там: детство, юность, молодой влюблённый муж, дети, подруги. Невзгоды и предательства за давностью лет забылись, затёрлись. Прожитые годы казались необыкновенно счастливыми, наполненными событиями и добрыми, понимающими людьми. Она погружалась в эти сны, путая их с явью. Реальная жизнь казалась серым бесконечным кошмаром, от которого только там можно было укрыться.

II

Дом отец построил перед самой войной. Танька хорошо запомнила тот день, когда он торжественно запустил в новые, пахнущие свежеструганным деревом сени, чёрного котёнка с жидким хвостиком. К слову сказать, этот задохлик вырос в красивую, полную достоинства кошку. Мурка оказалась умницей и отличной мышеловкой. Каждое утро она гордо демонстрировала на крыльце свой вклад в семейный бюджет – задавленную мышь. Все попытки детей поиграть с ней она пресекала шипением или осторожным ударом лапой с втянутыми когтями. Но если вдруг хозяйка набрасывалась на своих провинившихся чад с руганью. Мурка громко мяукала и легонько кусала мать-кормилицу за ноги, заступаясь за сорванцов.

Отец очень любил единственную дочь, жалел, по возможности баловал. И всегда называл невзрачную русоволосую Таньку «своей красавицей». А она отвечала ему искренним теплом своего маленького, преданного сердца. Наверное, поэтому, провожая отца на фронт, она рыдала громче всех.

Отец перецеловал мальчишек, крепко прижал к груди жену.

– Берегите себя! Ждите!

Потом повернулся к дочери, легко поднял её и защекотал прокуренными усами в самое ухо:

– Не плачь Танька! Я обязательно вернусь!

Поставил дочь на землю и, отвернувшись, чтобы не размягчиться и не дай Бог пустить слезу, быстро побежал к ожидавшим машинам.

– Я ещё спляшу на твоей свадьбе! – последние слова он прокричал любимице из кузова, тронувшегося грузовика.

Третий младший брат родился, когда отца уже забрали на фронт.

Война добралась до их дома в конце октября. Она громко заявила о себе сначала грохотом тяжелых орудий, от которых они прятались в глубоком погребе за домом. Потом бесцеремонно встала на пороге группой шумных офицеров в серых добротных шинелях. Немцы расположились в доме, выселив хозяйку с детьми в сарай.

Они не были злыми эти чужие люди. На глазах у Таньки они героически расправились только с десятком кур, которые оставались в хозяйстве, пустив их на жаркое и суп. Впрочем, жилистого петуха, они благородно отдали хозяйке, кормить детей. Рыжий веснушчатый фриц с выпирающим кадыком на тощей шее внимательно осматривал дом и постройки, одобрительно приговаривая: «Gut, sehr gut»