– Покурим? – проникновенно и с пониманием обратился ко мне Сада, наш собственный уникальный рецидивист в завязке. Садистом он не был, Боже упаси. Он был наоборот здоровенным добродушным черноглазым татарином с головой в форме абсолютно правильного глобуса и фамилией Садардинов. С некоторых пор он стал ценить мой «Camel» за его крепость, отсутствие внезапно вспыхивающих сучков в табачной смеси и, главное, что в моей пачке он условно бесплатный. Это после валютного лагерного «Беломора» и махорки.

– Давай, – я протянул ему раскрытую пачку. У меня вошло в привычку носить с собой сигареты. Сам употреблял одну-две в день, не больше. Даже зажигалку потерял, а новую не завёл. Такое себе средство коммуникации в суровом разнокалиберном коллективе. Под сигарету может получиться беседа, а из беседы целая история.

Сада не взял пачку в руки. Он ловко выудил одну сигарету плохо гнущимися пальцами цвета древесных кореньев, рефлекторно глядя при этом не на неё, а в лицо оппоненту. Так же бессознательно зачем-то размял её, не спеша, покрутив в пальцах, зажал фильтр в зубах. Затем чиркнул спичкой, потянулся ко мне с коробком и огнём в ладонях, определяя направление нежелательного ветра. Я отказался, закрыв пачку и спрятав её в карман.

– Ты не болей, понял, да? Ты чего такой больной? – проявил заботу бывший зэк в устной форме. Его чернющие глаза напоминали выпуклые пуговицы, что пришивают крупным мягким медведям-игрушкам для сходства с человеком. Никогда точно нельзя определить, куда именно он смотрит, и что у него на уме.

– Да ладно, Сада, не обращай внимания. Я молодой и здоровый. На ночь горячего чаю и 50 грамм – утром буду новый и блестящий, – ответил я.

– Ну, хорошо, если так, как ты говоришь. По-всякому бывает. Смотришь – молодой, да? А бревно с третьего этажа упал на голову – и всё, на волю. Бхааа!.. – зашелестел его негромкий сиплый смех. Сада ткнул меня кулаком в плечо, желая добавить бодрости и позитива.

– Слушай, – отозвался я, глядя на свои сапоги, – ты можешь помолчать?

– Я, – продолжил рассказчик мотивирующих текстов, – десять лет уже совсем не болею. Болел тогда сильно один раз, выздоровел и всё.

Мой товарищ растоптал каблуком воспоминания об истраченной сигарете.

– Я потом помолчу, – пообещал он, доставая свои ядрёные без фильтра.

У нас было время, табак, остывший чай в термосе, и он продолжил.

– В Алтайском крае на поселении я жил. Два года. Какой-то эксперимент, сказали. Лагерь, бараки, столовая, клуб – кино крутили, представляешь? Бараки были мужские и женские, отдельные. Забора нет. Иди куда хочешь, тыщу вёрст тайга. Хочешь – живи, работай, коротай срок. Хочешь – тайга. Никто не уходил, жить хотели. Работа – лес, столярка. Бабы строчили на машинках что-то.

Мужикам с бабами встречаться не давали. Бесплатно не давали. Хочешь обниматься – плати Куму. На час тебе изба натопленная, пожалуйста. И мужики платили, и бабы, так-то вот. Оно по-другому не вытерпишь, понимаешь, да? Когда баба рядом ходит.

Вертухаи такое умное придумали. Чтобы семей не было, чтобы не полюбили друг дружку, они без выбора давали. Баба, да и всё. Платишь и не знаешь, какая будет. Чтобы только без туберкулёза. С них начальство за это спрашивало. Ну а чего делать-то, баба и есть баба. Со всех боков одинаковая. Одна хохлушка была, говорила: «Не бери мене за здеся, я уся такая!» Бхааа!.. Гарем, как у султана! Мужики говорили, мол, вертухаи подсматривают, окошко есть специальное. Да я не верю, это какой собакой паршивой надо быть… Чего молчишь, а? Не веришь?

Я попросил спички, прикурил, отхлебнул чаю.