– Вы хотели сказать, как нам Петровича найти, – напомнила Сима, видя, что тетя Варя уже места себе не находит.

– Так я ж сказала – идите, – соседка вновь махнула рукой. – Туда идите. Как раз до больнички и дойдете.

– Он в больнице? – ахнула тетя Варя, схватилась одной рукой за сердце, другой – за Симу.

– Ага. Утром смотрю – машина скорая стоит. А потом Петровича на носилках выносят. Он мне рукой только махнул. Я кричу – куда, мол, тебя, болезного, потащили. Он снова рукой машет, навроде как показывает, куда. А фершел, который его забирал, сказал, мол, в районку везем.

– Он при смерти? – спросила тетушка, в голосе которой уже слышались слезы.

– Да что ты, милая, – старушка даже рассердилась. – Не при смерти вовсе. Стал бы он разве рукой махать, ежели бы помирать собирался? У него это, как его… Пертонический риз.

– Перитонит?! – тетя Варя зашмыгала носом и вытерла глаза.

– Может, и он, но только еще и риз. Фершел сказал, это из-за высокого давления.

– Гипертонический криз, – перевела Сима.

– Может, и так, – кивнула старушка. – Слышу-то я плоховато, особенно в потемках. А Петровича аккурат в потьмах увозили.

– Не утром разве? – удивилась девушка.

– Утром, но в потьмах. Тока-тока светать начало. Как ты сказала, доча? Хипертонический? Погодь, запишу, вдругорядь пригодится. А вы идите, идите, не стойте. В районке до семи тока пускают.

Время было уже без десяти семь. Пока они дошли до районной больницы, двери закрылись, и посетителей пускать перестали. Телефон справочной не отвечал, из приемного покоя их выгнали, и ничего не оставалось, как вернуться домой.

– Нет, это никуда не годится!

– Чего не годится? Чего не годится? Ну, не успел, подумаешь. Может, скажешь, твоя статья про летнюю практику готова, да?

Жекин взгляд, адресованный Ларичеву, был настолько злым, что Сима втянула голову в плечи.

– Представь себе, готова!

Ларичев вытащил из своего рюкзачка три мелко исписанных листка и издали показал редколлегам. Сима, которая еще не отчаялась найти автора записки со стишком, попыталась, вытянув шею, разглядеть почерк Ларичева. Разглядеть не сумела, отчего настроение слегка испортилось.

В коридоре перед стеклянной дверью пятьсот третьей аудитории маячили Лена и Таня, корчили рожи, выманивая подругу. Сима сперва делала им знаки – уйдите, мол, но девчонки только закатывали глаза, переговаривались и хихикали. Как хотите, пожала плечами девушка и склонилась над развернутым ватманом.

Она уже написала заголовок – «Четвертое измерение» – и теперь тщательно закрашивала большие буквы синим цветом, краем глаза ловя то движение подруг за дверью, то резкие взмахи рук ругающихся Жеки и Ларичева. Поднимать голову не хотелось. И вообще, она старалась казаться незаметной. Потому что сегодня редки, в отличие от дня вчерашнего, не выглядели ни дружными, ни веселыми. Работа над газетой застопорилась, в чем была вина не только Жеки, так и не взявшего интервью у декана, но и ее, Серафимы. Из-за массы дел и кучи обрушившейся информации девушка совершенно забыла сфотографировать декана.

Лена и Таня еще немного погримасничали и ушли-таки в буфет, на прощанье стукнув по стеклу, чем вызвали взрыв Жекиного негодования:

– Наглые какие! Я в их годы поскромнее себя вел. Интересно, к кому они тут клеятся? К тебе, Санек, что ли?

– А некоторым завидно, – ни к кому не обращаясь, сказала Лёка. Она стояла возле окна и, сложив руки на груди, смотрела на кучерявые облака. Сима подумала, что сегодня если и будет юмор, то либо черный, либо с ядовито-саркастическим оттенком.

– Они не клеятся, – тихо сказала Сима. – Это мои подруги.